Паруса, разорванные в клочья - Владимир Шигин

— Как потерпевший жесточайшее кораблекрушение я имею теперь полное право более не сопротивляться! Крушение оправдывает спуск флага всегда!

Желая сдаться, он собрал офицерский совет. И хотя офицеры, как один, высказались за бой, Тиздель все же спустил кормовой флаг. Турки немедленно сняли команду, всех заковав в кандалы. Сам же корабль под радостные крики многотысячных толп зевак втащили в Босфор и поставили напротив султанского дворца как первый боевой трофей. Султан Селим таким подарком был доволен чрезвычайно.

— Вот, — говорил он своим приближенным. — Я еще и не начинал по-настоящему воевать, а гяуры уже сами плывут к нам, чтобы сдаться. Само море помогает нам, что же станет с неверными, когда они услышат гром моих пушек?

— О, великий из великих! — падали перед ним на колени вельможи. — Только ты способен потрясти основы вселенной и донести священное знамя пророка до крайних ее пределов! Надменная гордость московитов рассыплется в прах перед твоей поступью! Шторм, разметавший и побивший флот московитов, — есть великое предзнаменование твоей победы!

В тот день в Константинополе палили пушки, а нищим на Галате разбрасывали медные монеты и куски жареной баранины.

Когда известие о печальном исходе плавания эскадры Войновича доставили Потемкину, тот впал в крайнее отчаяние. Один-единственный шторм надолго вывел из строя весь корабельный флот России на Черном море, в один миг перечеркнув все планы князя. Недоброжелатели позднее говорили, что Потемкин был столь удручен, что полагал войну уже проигранной и даже думал, как быстрее вывести войска и флот из Крыма, который не сегодня завтра все равно достанется туркам На самом деле заключать мир с турками и уступать им Крым Потемкин не собирался.

— Было у меня две руки, на море Черное положенных: эскадры Севастопольская да Лиманская! — изливал он душу своему другу и помощнику поэту Петрову. — Одну теперь море побило, и остался я нынче однорук! Не турки ударили, но Господь!

— Ничего, Григорий Александрович! — утешал его Петров. — Кто управляется при одном глазе, тому и с одною рукою совладать можно, была бы голова на плечах!

Посмеявшись шутке, светлейший несколько успокоился, а успокоившись, грохнул кулаком по столу:

— Я еще так султана за шальвары потрясу, что враз всех своих мамок забудет!

Русско-турецкая война еще только начиналась. Небывалый по силе шторм значительно ослабил Черноморский флот, надолго выведя его из строя в самый ответственный момент. Но русские моряки еще возьмут свое! Впереди еще будут не только Измаил, Фокшаны, Мачин и Рымник, но и морские победы при Керчи, Гаджибее и Калиакрии! Впереди еще будет слава и бессмертие Ушакова!

* * *

А что же сталось с плененным капитаном 2-го ранга Веревкиным и его товарищами? Спустя несколько дней после боя на столе у светлейшего лежал подробный мордвиновский отчет о произошедшем сражении и последовавшем крушении плавбатареи. Что же писал и кого обвинял в письме Николай Семенович Мордвинов? Контр-адмирал называл виновными всех, кроме себя! Мордвинов писал так: «Сколько я мог узнать, то неудача произошла оттого, что Ломбард, который был назначен со своею галерою, пошел на батарею, а галере приказал сняться с якоря и идти вслед; другая галера не скоро снялась с якоря и потеряла батарею из виду. Батарея же поторопилась идти одна и не соединенно с двумя галерами, как от меня было приказано».

Из отчета командующего выходило, что главный виновник происшедшего — Ломбард. Но дело в том, что одновременно с мордвиновским докладом на стол Потемкина лег еще один. Автором второго письма был не кто иной, как Юлиан де Ломбард! Каким образом, находясь в плену, да еще в такой малый срок, он смог переправить свое послание, остается загадкой и поныне. О чем же писал мичман Ломбард? И зачем ему вообще понадобилась эта затея с письмом? Ответ ясен из содержания его бумаги. Мальтийский рыцарь подробно доносил светлейшему все перипетии трагического сражения. При этом, как могу выпячивал свои заслуги, не забывая поливать грязью командира плавбатареи. Ни о каком рыцарском благородстве речь не шла. Не до того — надо было спасать свою репутацию героя и отчаянного смельчака. И Потемкин поверил… Ломбарду! Еще бы, в его памяти были свежи лихие рейды бравого мичмана у Кинбурна.

Наконец, и сам Суворов, благодарный за оказанную ему помощь, заступился за Ломбарда! За капитана Веревкина же заступников не имелось. Под впечатлением ломбардовского пасквиля Потемкин немедленно отписывает письмо Мордвинову: «Милостивый государь мой, Николай Семенович! Полученное мною… письмо к Вам от лейтенанта Ломбарда сим препровождаю. Из оного усмотрите, ваше превосходительство, сколь малонадежного человека употребили вы на батарее и сколь пагубно было его упорство и невнимание к советам, которые преподает ему господин Ломбард. Вы же сами довольно знали невозможность господина Веревкина, чтобы вверить ему жизнь многих храбрых людей.»

Столь предвзятое отношение к командиру плавбатареи № которого хорошо знали и уважали черноморские офицеры, породило ропот в их среде. Письмо Потемкина вызвало возмущение даже у Мордвинова. Несмотря на то что контр-адмирал особых чувств к Веревкину не питал, он все же посчитал нужным в ответе светлейшему заступиться за попавшего в беду капитана 2-го ранга. В своем послании от 25 марта 1787 года он пишет следующее: «Письмо от вашего курьера я получил. Теперь не время отвечать на письмо господина Ломбарда: предубеждение сильно еще действует. В спокойное время вы сами усмотрите, что оно преисполнено противоречиями, явною ложью и бесстыдным хвастовством. Подобных писем у меня много из-под Кинбурна. Скажу вам только, что по усердию моему к службе желаю вам иметь побольше Веревкиных, и что Ломбард не отнимет у него достоинства искусного и храброго офицера: он репутацию свою имеет, утвержденную многими летами службы… Не худо было бы допросить солдата, который был на батарее и который теперь у вас. Простой солдат истину лучше расскажет. Я и многие свидетельствовать могут про то время, когда он съехал с моего фрегата. Все, что он пишет, есть бесстыдная ложь. Вы имеете рапорт мой за пять дней прежде отплытия эскадры к Очакову и ночной атаки. Вы знаете, Ломбарда я недовольно уважал, чтобы с ним мог дружески советоваться. Я соболезную, что храбрые люди, прославившие нас, но безгласные, в оную минуту предаются оклеветанию. Но если бы Веревкин был дурен, имел бы ли из кого я выбрать лучшего? Прошу припомнить, в каком состоянии флот тогда находился и то также, что не упустил я требовать все, что нужно для флота на другой день по получении письма из Ясс о войне. Полезно было бы для вас и вообще для всех, чтобы исследованы были поступки Ломбарда во все время его начальства на галере, особливо во время сражения».

Тем временем Андрей Евграфович Веревкин был передан татарами туркам и доставлен в Измаил. Далее его путь лежал в Стамбул.

Бани, турецкие тюрьмы, — места страшные, не многие выходят оттуда живыми: теснота, сырость, крысы, побои и голод быстро сведут в могилу любого. Кроме Веревкина, в стамбульской тюрьме находилось еще несколько морских офицеров. Среди них командир шхуны «Вячеслав» капитан 2-го ранта Борисов, офицеры линейного корабля «Мария Магдалина» и Ломбард, которого тоже доставили в турецкую столицу.