Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

О даче-отшельнике начальник Кабульского разведывательного центра полковник Шамиль был другого мнения, как и об обитателях дачи, называя их бранными словами, трусами и пьяницами, под стать пьяницам в глухих сибирских деревнях, пьянствующих с одинаковым рвением как в Петров день, так и в Иванов день, будучи не Иванами и не Петрами. Шамиль давно затаил злость на Кандагарскую «точку», так называли секретное расположение разведчиков на территории Афганистана. По словам Шамиля, он собирался разогнать на «точке» всех оперативных офицеров и заменить новыми, но не доходили руки, поскольку пьянство, дебош, трусость были практически везде, и менять шило на мыло он повременил. Но с моим прибытием в Кабул решил оздоровить обстановку в Кандагаре. Направил в Кандагар меня, считая опытным разведчиком, о чем он не раз мне говорил, жаловался, что ему в разведцентр присылают не опытных офицеров разведки, а пьяниц на исправление. Так, по его словам, в Мазари-Шарифе в комнате шифровальщика держали барана, откармливали его к ноябрьским праздникам. Но случилась беда, шифровальщик, из прапорщиков, заснул, будучи пьяным, с непотушенной сигаретой, возник пожар, баран сгорел вместе с шифровальщиком, от которого осталось кое-что, как от гоголевского Акакия Акакиевича после смерти: пара подметок, стоптанные ботинки и кальсоны.

Обстановка на всех «точках» была сложной и напряженной. Многие командиры «точек» находились в отрыве от регулярных сил 40-й армии, глубоко в басмаческом тылу, должны были действовать в интересах 40-й армии, давать координаты расположения басмаческих формирований, выдавая себя за советников губернатора или партийных секретарей провинций. Однако тесного сотрудничества не получалось. Здесь большую роль играл личный фактор, не все офицеры выдерживали массированные атаки басмачей, обстрел «точек» из пулеметов и минометов, круглосуточное нахождение в окопе без горячей пищи и воды, будучи в постоянном ожидании смерти или ранения. Нередко басмачам удавалось брать в плен разведчиков и советников. Их пытали, жестоко издевались, отрезали головы или разрывали на части, привязав за ноги к ишакам или ослам. Такое случалось часто, но всячески скрывалось и замалчивалось. Эти факты были за семью печатями, и мало кто знал о них. «Правда» об афганской войне начиналась со лжи.

Офицеры-смертники на «точках» были в постоянном ожидании беды, спивались, делали это сознательно, их отправляли в Кабульский разведцентр, там драли со всей силы, чтобы другим неповадно было, судили судом чести, увольняли из армии без пенсии. Наступали нищета, голод, смерть. Офицеры умирали не с ужасом перед смертью, а с благодарностью, со словами: «Слава богу! Отмучился!» – исповедью из глубины души.

Никакие приказы по 40-й армии о наказании за пьянство, ни суды офицерской чести не могли положить конец пьянству на «точках», расположенных в басмаческом тылу. Какой бы храбростью ни обладал офицер, он был прежде всего человеком, а только потом офицером, и ему, естественно, были присущи все достоинства и человеческие недостатки. Никто не хотел умирать во цвете лет за «здорово» живешь, на чужбине, за непонятные цели этой войны, но умирали, загнанные в угол.

Однако тяга к жизни преобладала, брала верх. Можно понять героев-панфиловцев. Они погибли за правое дело, за Россию, а за что гибли военнослужащие в Афганистане? За прихоти кремлевских мечтателей, развязавших эту войну, что шло вразрез с нашими интересами, несмотря на долг, присягу и офицерскую честь.

Басмачи внимательно отслеживали оперативных офицеров на «точках», выкрадывали их, жестоко пытали, глумились, отрезали головы, а пакистанская пресса публиковала на страницах своих изданий фотографии голов «мушаверов», что считалось правилом хорошего тона.

Направляя меня на «трудную», по его словам, «точку», начальник Кабульского разведывательного центра Шамиль дал мне широкие полномочия, вплоть до отстранения от занимаемой должности офицеров за плохую работу. Следил из Кабула о положении дел на «точке», но помощи, как правило, не оказывал.

Разыскивая дачу-отшельник, я много размышлял, передумал и, кажется, это пошло мне на пользу.

– А вот и подкова на калитке, – сказал я вслух. Но, как оказалось, здесь жили другие люди.

– А где водонапорная башня и водокачка? – спросил я одного из них. Он показал, куда следует идти.

На моем пути стали попадаться обугленные деревья, сожженные дома, перепаханная земля гусеницами танков. Повсюду валялись гильзы от снарядов, брошенная техника, земля в воронках от бомб.

Рядом со мной прошли крестьяне с лопатами, как с ружьями на плечах, боязливо поклонились мне. На лицах страх, тревога, а в глазах ненависть.

На поклон крестьян я ответил приветствием по-афгански, они заулыбались, пошли дальше, а я подумал: «Как неуютно и тревожно находиться среди обугленных деревьев даже днем, а каково попасть сюда ночью при свете луны и вое одичавших собак!»

Однако впоследствии я использовал эти заброшенные места для встреч с агентурой «точки», зная, что полиция и армейские патрули стараются обходить стороной эти мрачные места, наводящие страх и отчаяние.

Вокруг меня вдоль тропинки, по которой я шел, валялись смятые танками деревья, изуродованные до неузнаваемости, так и казалось, что это не изуродованные деревья, а люди-калеки, попавшие в водоворот событий. Деревья стонали, как люди, тяжело переживали, что с нами случалось, плакали, словно отчаявшиеся люди, так и не поняв, в чем была их вина, за что их смяли, сломали и загубили жизнь.

На обугленные войной деревья даже не садились птицы и не вили гнезда. Стояла гнетущая тишина, внушающая тревожное чувство приближения какой-то новой беды. А деревья-уроды, как ловцы мертвых душ, действовали на психику, обостряли сознание собственной вины за случившиеся с ними несчастья, настораживали ум пониманием, что этим дело не кончится. Новая беда придет за старой и число мертвых деревьев удвоится-утроится из-за безрассудства человека, не умеющего жить в согласии с природой. Я шел, смотрел по сторонам и, кажется, от зловещей тишины, идущей от мертвых деревьев, погружался в таинственный мир Шекспира с изгибами света и тьмы.

Пока мертвая тишина не причиняла мне вреда, но ожидание наказания за содеянное варварство вызывало тревогу в душе, так и хотелось куда-то поскорее уйти прочь и скрыться от гибельных мест и никогда сюда не возвращаться. Впрочем, я так бы и поступил, если бы не интересы работы, которые подталкивали меня раз за разом в эти безлюдные и угрюмые места.

Вспомнил стихотворение, полюбившееся с детства своей жизненной правдой:

– Ну, слава богу! – вырвалось из груди. Наконец-то разыскал дачу-отшельник. На калитке висела большая железная подкова, выкрашенная в желтый цвет, а из трубы валил черный дым.

Собрав воедино всю свою волю и решимость, толкнул заветную калитку, она певуче открылась, я оказался в ограде дачи. Дом был старый, запущенный, кажется, забытый всеми и наводил скуку, пустоту и уныние, а не покой и благополучие, как об этом говорил полковник Шамиль.