Белеет парус одинокий - Валентин Катаев

Эта бедная кропотливая молотьба была совсем не похожа нашумную, богатую, многолюдную молотьбу, к которой привык Петя в экономии. Но и вэтой скромной молотьбе Петя тоже находил прелесть. Ему бы, например, оченьхотелось покататься на доске с кремнями или даже, на худой конец, покрутитьручку веялки. И он в другое время обязательно попросил бы хлопчика взять его ссобой на доску, но, к сожалению, надо было торопиться… Петя пошел обратно.

Ему навсегда запомнились все простые, трогательныеподробности крестьянского труда: светлый блеск новой соломы; чисто выбеленнаязадняя стена мазанки; по ней – тряпичные куклы и маленькие, высушенныетыквочки, так называемые «таракуцки», эти единственные игрушки крестьянскихдетей; а на гребне камышовой крыши – аист на одной ноге рядом со своим большимнебрежным гнездом. Особенно запомнился аист, его кургузый пиджачок с пикейнойжилеткой, красная трость ноги (другой, поджатой ноги совсем не было видно) идлинный красный клюв, деревянно щелкавший наподобие колотушки ночного сторожа.

Возле хаты с синенькой вывеской «Волостное правление» стоялипривязанные к столбикам крыльца три оседланные кавалерийские лошади. Солдат сшашкой между колен, в пыльных сапогах сидел на ступеньках в холодке и курилмахорку, закрученную в газетную бумажку.

– Послушайте, что вы здесь делаете? – спросил Петя.

Солдат лениво оглядел городского мальчика с ног до головы,пустил сквозь зубы далеко вбок длинную вожжу желтой слюны и равнодушно сказал:

– Матроса ловим.

«Что же это за таинственный, страшный матрос, которыйскрывается где-то тут поблизости, в степи, который поджигает экономии икоторого ловят солдаты? – думал Петя, спускаясь по знойной, пустынной улице вбалочку, к кринице. – Может быть, этот страшный разбойник нападает надилижансы?»

Разумеется, Петя ничего не сказал о своих опасениях отцу ибрату. Зачем понапрасну волновать людей? Но сам он предпочел быть настороже ипредусмотрительно засунул коллекции под скамейку, поближе к стенке.

Едва дилижанс тронулся и стал подыматься в гору, мальчик прильнулк окну и принялся не отрываясь смотреть по сторонам, не покажется ли где-нибудьиз-за поворота разбойник. Он твердо решил до самого города ни за что непокидать своего поста.

Тем временем отец и Павлик, очевидно и не подозревавшие обопасности, занялись дыней.

В суровой полотняной наволоке с вышитыми по углам четырьмябукетами, полинявшими от стирок, лежал десяток купленных по копейке дынь. Отецвытащил одну – крепенькую, серовато-зеленую канталупку, всю покрытую тончайшейсеткой трещин, и, сказав: «А ну-ка, попробуем этих знаменитых дынь», аккуратноразрезал ее вдоль и раскрыл, как писанку. Чудесное благоухание наполнилодилижанс.

Отец подрезал внутренности дыни перочинным ножичком иловким, сильным движением выхлестнул их в окно. Затем разделил дыню на тонкиеаппетитные скибки и, уложив их на чистый носовой платок, заметил:

– Кажется, недурственная дынька.

Павлик, нетерпеливо ерзавший на месте, тотчас схватил обеимиручонками самую большую скибку и въелся в нее по уши. Он даже засопел отнаслаждения, и мутные капли сока повисли у него на подбородке.

Отец же аккуратно положил в рот небольшой кусочек, пожевалего, сладко зажмурился и сказал:

– Действительно, замечательно!

– Наслаждец! – подтвердил Павлик.

Тут Петя, у которого за спиной происходили все этиневыносимые вещи, не выдержал и, забыв про опасность, кинулся к дыне.

Верст за десять до Аккермана начались виноградники. Ужедавно и дыню съели и корки выбросили в окно. Становилось скучно. Время подошлок полудню.

Легкий утренний ветер, свежестью своей напоминавший, чтодело все-таки идет к осени, теперь совершенно упал. Солнце жгло, как в серединеиюля, даже как-то жарче, суше, шире.

Лошади с трудом тащили громоздкий дилижанс по песку глубинойпо крайней мере в три четверти аршина. Передние – маленькие – колеса зарывалисьв него по втулку. Задние – большие – медленно виляли, с хрустом давяпопадавшиеся в песке синие раковины мидий.

Тонкая мука пыли душным облаком окружала путешественников.Брови и ресницы стали седыми. Пыль хрустела на зубах.

Павлик таращил свои светло-шоколадные зеркальные глаза иотчаянно чихал.

Кучер превратился в мельника.

А вокруг, нескончаемые, тянулись виноградники.

Узловатые жгуты старых лоз в строгом шахматном порядкепокрывали сухую землю, серую от примеси пыли. Казалось, они скрюченыревматизмом. Они могли показаться безобразными, даже отвратительными, если быприрода не позаботилась украсить их чудеснейшими листьями благородного,античного рисунка.

Остро вырезанные, покрытые рельефным узором извилистых жил,в бирюзовых пятнах купороса, эти листья сквозили медовой зеленью в лучахполуденного солнца.

Молодые побеги лозы круто обвивались вокруг высоких тычков.Старые гнулись под тяжестью гроздьев.

Однако нужно было обладать зорким глазом, чтобы заметить этигроздья, спрятанные в листве. Неопытный человек мог обойти целую десятину и незаметить ни одной кисти, в то время как буквально каждый куст был увешан ими иони кричали: «Да вот же мы, чудак человек! Нас вокруг тебя пудов десять. Беринас, ешь! Эх ты, разиня!» И вдруг разиня замечал под самым своим носом однукисть, потом другую, потом третью… пока весь виноградник вокруг не загоритсякистями, появившимися, как по волшебству.

Но Петя был знающий в этих делах человек. Виноградные кистиоткрывались ему сразу. Он не только замечал их тотчас, но даже определял ихсорт на ходу дилижанса.

Было множество сортов винограда.

Крупный светло-зеленый «чаус» с мутными косточками,видневшимися сквозь толстую кожу, висел длинными пирамидальными гроздьями подва, по три фунта. Опытный глаз никак не спутал бы его, например, с «дамскимипальчиками», тоже светло-зелеными, но более продолговатыми и глянцевитыми.

Нежная лечебная «шашла» почти ничем не отличалась от«розового муската», но какая была между ними разница! Круглые ягодки «шашлы»,сжатые в маленькую изящную кисть до того тесно, что теряли форму и делалисьпочти кубиками, ярко отражали в своих медово-розовых пузырьках солнце, в товремя как ягодки «розового муската» были покрыты мутной аметистовой пыльцой исолнца не отражали.