Сердце на Брайле - Паскаль Рютер

– Что на ужин?

– Лягушачьи лапки.

Я ужасно восхищался тем, как мой египетский друг и его турецкий отец умудрялись запоминать один в один огромное количество шахматных партий, которые по той или иной причине прославились на весь мир. Поздно вечером либо рано утром они могли разыграть, например, партию между Багировым[9] и Гуфельдом[10] 1973 года, или же матчи Решевского[11] (любимого игрока моего дорогого Хайсама) с Авербахом[12] в 1953 году или с Бобби Фишером[13] в 1961-м. Так Хайсам путешествовал во времени и пространстве, не выходя за пределы шестидесяти четырех черно-белых клеточек.

Хайсам каждый раз комментировал ходы, как будто я что-то мог понять в этой сложной игре – настолько сложной, что ее даже называли игрой королей и королевой игр. Но мне очень хотелось быть на высоте.

– Видишь ли, – учил он меня шепотом, – Решевский был довольно скрытным игроком. И совершенно непредсказуемым. Он не любил ни гармонии, ни прозрачности, но обожал странные ходы, которые совершенно сбивали с толку соперника!

– Надо же…

– Ну конечно! А еще он был приверженцем защиты Нимцовича[14], чтобы избежать сдвоения пешек…

Я прикидывался, что догадываюсь, о чём речь, и ценю предмет беседы.

– Ты же хотя бы примерно понимаешь, о чём я? – спрашивал меня Хайсам.

– Ну конечно же да!

И глаза моего друга улыбались за толстыми стеклами очков.

Наверняка он делал вид, будто верит, что я могу понять хоть что-нибудь в этой игре, которая была еще посложнее уравнений с одним неизвестным (а это уже нечто невероятно трудное). Хайсам был ко мне очень добр.

– Видишь, – говорил он, показывая на своего отца, который только что сделал ход, – Авербаха критиковали за такой ход, потому что конь находится теперь на g3. Лучше бы он пошел восьмым ходом на c5.

– Я так тоже подумал…

Однажды я спросил уважаемого египтянина: зачем играть партии, которые уже кто-то сыграл в прошлом и все знают, чем это закончилось.

– Это как повторять таблицу умножения…

– Ты это специально, чтобы побесить меня?

– Нет, я это для сравнения…

– Как там твоего игрока?

– Решевский?

– Да, он самый. Наверняка вот у него не было никаких проблем ни с таблицей умножения, ни с уравнениями, ни с неизвестными…

– Конечно не было. В шесть лет он уже играл в шахматы одновременно с двадцатью взрослыми. Его называли «маэстро лазеек» из-за развитого инстинкта самосохранения и способности вывернуться даже из самых безвыходных ситуаций.

– Короче, он был экспертом… Как и Александр Дюма.

Хайсам улыбнулся, а я подумал, что наверняка опять сморозил глупость.

– Можно и так сказать. Но твой Александр Дюма больше всего на свете любил объедаться и волочиться за юбками!

Я не осмелился возразить, потому что не хватало знаний, но всё-таки пообещал себе попозже проверить эту информацию. Я попытался исправить положение:

– Ну знаешь, писать книжки он тоже любил…

– Конечно любил, но не настолько.

– Ясное дело, за юбками волочиться веселее!

Мы подошли к кабинету математики и встали у стены, чтобы пропустить школьников, которые спешили покинуть класс после окончания предыдущего урока. Я поискал глазами Мари-Жозе и заметил копну ее рыжих кудрявых волос. «Насколько же она выше меня, – подумалось мне, – и вся такая аккуратная, с четкими, чистыми линиями, ну как бы ни одной помарки на полях». Я вспомнил еще, что говорил папа, когда хотел пробудить любовь к чистоте: «Заботься о своих ногах, ноги – это то, что отличает тебя от остальных». И тут я опустил глаза и увидел, что носки Мари-Жозе безупречны: супербелые и тщательно натянуты.

Я совершенно расплывался на ее фоне, словно в воздухе растворялся.

Как только все зашли в класс, нам раздали листочки со всякими фигурами и вопросами, и я тут же понял, что всё очень сложно. А ведь накануне я провел вечер, штудируя справочник Кребса и разные журналы, чтобы наконец-то ответить на папин вопрос о новшествах во время гонки Париж – Берлин 1901 года, но уснул, так и не найдя нужных сведений, и забыл подготовиться к уроку. В поисках вдохновения я поточил карандаш, а затем прочел задачу:

Ну просто высшая математика. Я вспомнил об игроке Решевском, о котором рассказывал мой уважаемый египтянин. Как бы мне хотелось быть таким, как он, – «маэстро лазеек». А еще обладать потрясающим инстинктом самосохранения, который позволил бы победить все треугольники мира, – но как бы не так! Чтобы немного потянуть время, я уронил металлическую линейку, отчего все встрепенулись, а наша хромая учительница сделала мне замечание:

– Виктор! Пересядь… Собери вещи и садись… вон там, рядом с Мари-Жозе. Так по крайней мере ты не будешь отвлекаться…

Усаживаясь за парту Мари-Жозе, я хотел ей улыбнуться, но ту полностью поглотила контрольная: она исписала свой листок почерком таким же аккуратным и ровным, как и ее носки. Я же подумал, что ей лучше бы не видеть ни моего почерка, ни моих носков – насквозь дырявых, да еще и с рваной резинкой. Потом я снова замечтался, а когда очнулся, передо мной лежал черновик, на котором было написано: