Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - Тереза Браун

«Лиза Смит, ну ты ее знаешь, десятый день СНР, тошнота и рвота, не поддающиеся лечению. Мы пробуем лоразепам, и он вроде как помогает, однако из-за него она отключается». Перевод: десятый день после пересадки стволовых клеток от совместимого неродственного донора.

«У Боба Джонса грибковая пневмония. Он никак не мог перестать курить, а мы не можем дать ему амфо, так как у него на него аллергия». Амфотерицин B – сильнодействующий, однако крайне токсичный противогрибковый препарат.

«Диана Доу, день двадцать четвертый, аутоиммунное и… сейчас гляну… ее АЧН – Господи! – ее АЧН уже снова в норме, восемьсот. Отправляем ее домой». АЧН – это абсолютное число нейтрофилов (один из типов лейкоцитов), показатель, определяющий функциональность иммунной системы.

Запись отчетов на телефон – крайне эффективное нововведение. В старые добрые времена медсестры рассказывали все это друг другу лично, из-за чего при пересменке пациенты оставались без присмотра. Благодаря записанным на телефон отчетам, личного присутствия заканчивающих дежурство медсестер не требуется, и пока вновь прибывшие слушают отчеты, остальные продолжают ухаживать за пациентами. В записи, однако, теряются различные нюансы. Скорченная гримаса или нахмуренные брови могут передать ощущение, связанное с уходом за конкретным пациентом. Записанный отчет передает все детали о состоянии пациента, однако далеко не всегда позволяет понять, что именно этот пациент из себя представляет.

В некоторых больницах начинают проводить пересменку прямо в палате с участием обеих медсестер и пациента. Идея в том, чтобы сделать больного полноценным участником медицинского ухода за ним, а также облегчить для него переход от одной медсестры к другой. Как по мне, так звучит довольно неплохо, равно как и идея разрешать пациентам читать содержание своей медкарты. Однако как насчет пациентов, которые предпочитают знать ситуацию только в общих чертах, так как все эти медицинские подробности вызывают у них сильное беспокойство? Лечение рака – это не какое-то там удаление желчного пузыря: одни пациенты хотят знать все в мельчайших деталях, в то время как другие предпочитают оставаться в максимально возможном неведении.

Приведет ли такой подход к тому, что пациенты будут в реальном времени узнавать всю актуальную медицинскую информацию про себя, или же мы будем целенаправленно что-то скрывать, продумав целую систему уловок? Знание – сила, но в каком количестве и в какой ситуации это справедливо для каждого отдельного пациента?

Кроме того, есть и другие, второстепенные «секреты», о которых мы, медсестры, предпочитаем умалчивать: о том, например, что считаем пациента нытиком, что его жена с подозрением относится ко всему, что мы делаем, что навещающие пациента родственники вечно хотят с нами поболтать, отвлекая нас от работы. Следует ли включать такие жалобы в отчет? Подобная откровенность не только позволяет высказаться – она напоминает нам, что пациент является живым человеком. С другой стороны, возможно, если проводить пересменку в одной палате с пациентом, это послужит еще лучшим напоминанием о его человеческой природе?

Я набираю на телефоне номер голосового ящика и, подготовив ручку, ввожу свой код доступа (подразумевается, что все сообщения хранятся не в самом телефоне, а на сервере, доступ к которому можно получить с каждого телефона, – это вполне логично, так как за пациентами ухаживают разные медсестры).

Я слышу голос Энди, дежурившей ночью, – она рассказывает про наших пациентов. Когда подопечные одной медсестры передаются другой, как это произошло сегодня утром со мной, то слушать отчет гораздо проще. К сожалению, такое возможно не всегда, так как суммарное количество пациентов и персонала может заметно меняться день ото дня. У Ричарда Хэмптона, семидесятипятилетнего мужчины с лимфомой, проблемы с дыханием и периодическая дезориентация. Проще говоря, он больной раком старик и дела его плохи. Я записываю, как прошла его ночь. Результаты ежедневных анализов не вызывают никаких опасений – все лабораторные показатели более-менее в норме, однако мне сложно представить, чем вообще мы можем ему помочь. В моей распечатке указан список его медикаментов, но Энди не упоминает никакого конкретного плана лечения. Судя по всему, – если не считать, что у него рак, он не может дышать без кислорода и не всегда понимает, где находится, – с ним все в порядке. Я вздыхаю про себя – паршивая все-таки штука рак – и вбиваю номер, соответствующий моему следующему пациенту.

Это Дороти Вебб, которую любят все, потому что она очень дружелюбная и потому что в ее палате есть ваза с конфетами. Дороти пятьдесят семь, и она поступила к нам с лейкемией. После проведенной химиотерапии пошла на поправку, но мы продержим ее в больнице до тех пор, пока ее иммунная система не стабилизируется достаточно для отправки домой. Следующие полгода или около того она будет приходить раз в несколько недель так называемую закрепляющую химиотерапию: получать «ударную дозу» противораковых препаратов, чтобы продлить ремиссию. На сегодняшний день обо всем этом еще рано говорить. Хотя Дороти уже буквально сходит с ума от ожидания, пока ее состояние без изменений.

Шейла Филдс, моя третья пациентка, – настоящая темная лошадка. Она поступила сегодня в три ночи из другой больницы, как оказалось, с нарушением свертываемости крови – так вот к чему был «антифосфолипидный синдром».

Наш этаж специализируется на гематологии и онкологии. И заболевания крови, такие как у Шейлы, и различные виды рака крови, например лимфома и лейкемия, считаются проблемами гематологии – раздела медицины, изучающего болезни крови и их лечение. Рак крови вместе с объемными опухолями (к примеру, при раке легких, молочной железы или печени) также относится и к «онкологии», а некоторые врачи и вовсе называют лейкемию и лимфому «жидкими опухолями». Шейла – это возможность немного «отдохнуть» от рака, а также узнать что-то новое. Как и другие, я частенько забываю, что «гематология/онкология» – наша специализация – включает в себя болезни крови всех мастей. Кровь – это кажется проще некуда: порез кровоточит, потом затягивается, эритроциты переносят кислород. Однако у некоторых людей кровь бывает с серьезными и опасными дефектами, и Шейла может быть одной из таких людей.

Я выключаю телефон и пробегаюсь по своим записям – все выглядит как надо. Настенные часы показывают половину восьмого. Мне нужно поскорее разыскать Энди – ей явно не терпится отправиться домой спать.

Она ждет меня на сестринском посту. Молодая и хорошенькая, ее густые черные волосы собраны в пучок, а легкий изгиб изящной шеи выдает усталость. Она похожа на поникший цветок.

– Все без изменений?

– Агааа, – говорит она, пытаясь сдержать зевоту.

– АЧН Дороти еще не прислали.

Это про анализ на абсолютное число нейтрофилов, особенного типа лейкоцитов, играющих ключевую роль в борьбе с инфекциями. Чтобы мы могли отпустить Дороти домой, уровень ее нейтрофилов должен снова повыситься до нормального значения.