Семь утерянных драхм - Станислав Сенькин

«Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! ибо так поступали с лжепророками отцы их.» (Лк.6:24–26)

С того дня в мою душу проник холодный страх. Страх, который мучил меня вечерами после службы, утром до службы и особенно во время предстояния у престола, когда мне нужно было приобщаться Святых Таин. Я чувствовал себя Иудой — человеком, для которого Христос стал не источником жизни вечной, а способом заработка. Я даже не исповедовал подобные сомнения, потому как стыдился себя. Для московского священника высокие доходы — это нормально, и никто, кроме противников церкви, не видит в этом ничего плохого. Высокие доходы московского клира происходили ведь отнюдь не от старушечьих пенсий, а от богатых пожертвований и от общего высокого, по сравнению с другими российскими городами, уровня жизни. Если бы я стал слишком отличаться от своих собратьев, меня бы просто не поняли и перестали бы мне доверять. И я молчал, ежедневно, еженощно борясь со своими помыслами, и мучился от холодного страха…

Когда-то я был молодым, не в меру пытливым юношей, который считал религию опиумом для народа и готовился ко вступлению в комсомол. Я даже пытал себя чтением «Капитала» Маркса — ничего, конечно, не понимал, но продолжать читать по десять страниц в день. Родись я на десять-пятнадцать лет раньше, из меня, возможно, получился бы неплохой партиец, но Бог избавил меня от этой участи.

Мне было тринадцать, когда я поверил в Христа.

Будучи изрядным спорщиком, я часто дискутировал с соседом по лестничной площадке, который был нормальным парнем, моим ровесником, но почему то не собирался вступать в комсомол. Мишка-сосед был верующим человеком, он мог даже позволить себе хулить Ленина, что казалось мне тогда настоящим кощунством. Мишка был завидным острословом и мог непринужденно отстаивать свои взгляды, поднимая на смех оппонента. Я всегда проигрывал ему и мечтал о реванше. Мне хотелось его жестоко наказать, высмеяв христианство, но я знал о религии лишь из нескольких прочитанных мною статей и рассказов отца о поповщине. Покопавшись в шкафах внушительной отцовской библиотеки, нашел там старенький экземпляр Нового завета на церковнославянском языке. Находка показалось мне удачной, ведь по моей детской логике христианские писания остались навсегда в прошлом, стали никому не нужным старьём. Я с удовольствием плюхнулся на диван: «Я докажу этому слюнтяю Мишке, что вся его вера в боженьку — полная чушь, и не будет он больше задирать нос! Сейчас запомню наизусть несколько глупостей», — думал я, устроившись поудобнее со стаканом молока. Мне действительно казалось, что Евангелие — собрание несусветных глупостей и курьёзов, во что здравому, пусть даже и тринадцатилетнему, человеку верить невозможно. И я решил прочесть Новый завет от корки до корки, чтобы доказать глумливому соседу, что он просто дурень.

Первые же слова Евангелия от Матфея, где упоминается о родословии Иисуса Христа от царя Давида, вызвали у меня недоумение и даже, пожалуй, легкое разочарование. Я рассчитывал обнаружить на этих замасленных страницах что-то наподобие бабкиных сказок. А здесь было дотошное перечисление каких-то имён, как в серьёзных исторических книгах. Я продолжил читать. Разочарование сменилось сильным интересом, и ночь застала меня с Писанием в руках.

Не сказать, что я сильно понимал, о чем шло повествование, но прочитанное, в отличие от заумных слов «Капитала», проникало в самое сердце. Слова Писания были удивительно красивы — от них веяло любовью и теплотой. С того дня я углубился в изучение Писания и прочел все, что было на эту тему в домашней библиотеке.

С Мишкой я все-таки поспорил. Но наш спор был уже не по поводу истинности веры, а о количестве книг Нового завета. Мой сосед удивился, когда понял, что я за несколько недель изучил Евангелие лучше, чем он. Мы по-настоящему подружились и коротали вечера, сидя на подоконнике лестничной клетки. Мы говорили обо всем на свете, в том числе и о Боге. Правда, вскоре Миша с родителями переехал в другое место. Мне было очень жаль потерять единомышленника.

Когда пришло время вступления в комсомол, я принял решение не связывать свою жизнь с прошлым. Отец тогда неприятно удивился, но препятствовать моему выбору не стал:

— Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах.

Шли годы, я поступил в университет, удачно женился, у меня родился сын. За это время я прислуживал в храме Всех Святых чтецом и алтарником. Меня любили за незлобивость и тихий нрав и на клиросе, и в алтаре, а батюшка настоятель часто беседовал со мной на духовные темы.

Однажды, на праздник Введения во Храм Божией Матери, после праздничной трапезы батюшка пригласил — меня на беседу к себе в кабинет. Я сразу понял, что предстоит серьезный разговор.

— Дмитрий, — сказал он тогда, — я думаю, что тебе надобно рукополагаться.

Меня как будто током ударило, ведь больше всего на свете я хотел служить! Правда, я подавлял в себе это желание, считая себя недостойным.

— Отец Илия! Да как же это я могу стоять перед престолом Божиим?! Разве нельзя найти человека более достойного, отец Илия?!

Отец Илия как-то странно посмотрел на меня. Он ожидал от меня подобной реакции, но весь его вид говорил о том, что он не одобряет мой ответ. Батюшка помолчал немного и сказал:

— Дима, прекрати нести чушь!

Отец Илия был моим духовным отцом, и я с большой серьезностью прислушивался к его словам. И слова эти почти никогда не противоречили тому, что я читал. Не мог мой духовный отец назвать мои сомнения чушью, ведь он сам учил меня считать себя хуже всех! Может быть, я слишком обостренно все воспринимал, но слова батюшки о том, что я несу чушь, резанули мой слух. Я даже подумал, что ослышался, но отец Илия расставил все по своим местам:

— Не вздумай даже отказываться! Сейчас церковь в России только встает на ноги после долгого периода гонений. Подумай — после безбожных лет люди вновь потянулись к истине! Кто будет их окормлять, а?! А ты отказываешься. Ну, уж нет… Я долго думал. Никого лучше тебя у меня нет. Я уже рекомендовал твою кандидатуру в епархиальном управлении. — Батюшка поднял правую руку в знак того, что мне следует выслушать его до конца. — Я уже стар, народу с каждым днем прибавляется. Я не справляюсь один, Дима, ты видишь сам — служба, требы…

Я задумался. Мне не хотелось расстраивать духовника, однако быстро согласиться тоже не мог.

— Отец Илия, я не совсем уверен, рукоположение такое серьезное дело… Батюшка, вы меня простите, но я бы хотел взять на это благословение старца. — Тон последней фразы, даже к моему удивлению, был довольно твердый.

— Старца?! А какого? Хм. Ну, возьми, раз так хочешь… — Отец Илия даже покраснел и поежился от неудовольствия, но отговаривать меня от поездки к старцу не стал. Мы в тот день попрощались весьма холодно. Впрочем, уже на следующий день наши добрые взаимоотношения возобновились. Отец Илия даже похвалил меня впоследствии, что я отказывался от рукоположения, объяснив, что и сам когда-то поступил так же. Просто очень ему хотелось, чтобы именно я служил с ним в алтаре и помогал ему нести тяжелый настоятельский крест. Я стал молиться Матери Божией, чтобы она вразумила старца открыть мне волю Господню. Этот период времени запомнился мне удвоенными усилиями в битве со своими страстями. Я работал над собой, чтобы победить страсти, злобу и похоти, если уж Бог избрал меня на служение.