Наглядные пособия - Уилл Айткен

— Вы в порядке? — Сьюки касается рукой моего трепещущего плеча.

Пытаюсь заговорить, но на сей раз не удается издать ни звука, ни даже вздоха.

— Вы расслабьтесь, — советует мисс Анака, с тихим всплеском погружаясь в бассейн.

Они не понимают: я уже расслабилась. Тело мое не пылает: жар — это я сама. Ни на что не похоже. Хочется рассказать им, объяснить… вот только силы тратить нет смысла.

Миссис Анака колдует с коробочками светлого дерева и фаянсовым кувшином. Наконец протягивает мне одну из коробочек. Я знаю: надо бы вынуть руку из воды и взять ее… в то же время это незамысловатое действие явно потребует неимоверных усилий. Коробочка подрагивает перед моими глазами, на краешке — крохотный кристаллик соли.

— Все о’кей. — Губы Сьюки — у самого моего уха. Она берет коробочку у матери и подносит ее к моим губам. Прозрачная жидкость тепла и абсолютно безвкусна. Сакэ. Причмокивая, выпиваю — ко всеобщему одобрению.

Сьюки возвращает коробочку матери, та тут же наполняет ее снова.

Забавная штука сакэ — я от него не пьянею. Я могу пить и пить, и речь моя остается по-прежнему внятной, а шаг — столь же твердым. Аи contraire[18], с каждой новой каплей сознание мое проясняется все больше, и вот наконец ослепительно яркий свет омывает мир, и я изливаю на всех окружающих, не важно, друзей или посторонних, накопленные за долгую жизнь истины. А потом либо блюю, либо ловлю такси до дома — в зависимости от того, что успеваю раньше.

Кроме нас — никого, только мы, девочки — развалились себе вальяжно вокруг лавового бассейна и выдаиваем досуха коробочки, не успевает миссис Анака наполнять их. Я по-прежнему молчу; всех это, похоже, вполне устраивает. В какой-то момент миссис Анака затягивает песню из своего детства. Она родилась на острове Внутреннего моря[19], фиг его знает, где это. В песне примерно с сотню строк, и каждая — невыразимо печальна. Я не понимаю ни слова, слезы холодят мне щеки. В другой момент — разве что память меня подводит — Сьюки выскакивает из бассейна и проворно перепрыгивает с одного золотого льва на другого.

Видимо, я задремала на минутку — или на все три. Какая-то мелкая живность бежит по внутренней стороне моего бедра; я резко просыпаюсь. Сьюки тихонько похрапывает, привалившись головой к моему плечу, серебристая струйка слюны стекает мне на грудь, так что это, надо думать, миссис Анака, что сидит напротив: глаза закрыты, голова высоко вздернута, немое, знойное божество. Мелкая живность, извиваясь, поднимается все выше, дюйм за дюймом. Какие острые коготочки! Едва я открываю рот, чтобы заговорить, живность прячется в моей дырке. Ну, просто нечто.

Божество медленно покачивает головою из стороны в сторону, мурлыкая песни Внутреннего моря, а пальчики тем временем вползают в меня все глубже, вновь всколыхнув застывшую магму. И тут у меня начинается жуткий приступ икоты — сразу в нескольких местах.

Сезон дождей. Спасибо умникам, придумавшим это название, а то попробуй опиши бесконечный поток мочи, извергающийся с небес день за днем. Ни тебе молнии, ни грома, ни легкого частого перестука перемежающихся ливней, ни краткого затишья с просветами тусклого солнца — просто непрекращающийся серый дождь, серый воздух и серые выхлопные газы, низко нависающие над белыми офисными башнями города и голубыми черепичными крышами домов и храмов.

Новая «крыша» неподалеку от прежней: гостиница «Клубничный коржик». На порядок дешевле. Моя комната, как говорится, отделана в японском стиле, что означает протянувшиеся от стены до стены циновки-татами, никакой мебели, если не считать невысокого простого квадратного стола с прямыми ножками по углам и кровати — хлопчатобумажного матраса-футона, тоньше просто не бывает; его полагается хранить в шкафу в скатанном виде или горничная разволнуется не на шутку и примется потрясать небесно-голубой щеткой, сперва тыкая в меня, потом в дверцы шкафа. На мини-холодильнике — плитка с двумя горелками, сам холодильник упрятан в нишу рядом со сральником. Есть и кондиционер, который грохочет как товарняк, если скормить ему пару-тройку монет в 100 иен, но температуру в комнате не понижает. А еще «Клубничный коржик» предоставляет мне два юката, черно-белый телевизор с торчащими «усами»-антеннами, сандалии для туалета, сандалии для коридора (правила тут устанавливаю не я!) и четыре плоские, набитые шарикоподшипниками оранжевые подушки. Подушки, как я постепенно начинаю понимать — спасибо непрестанным подсказкам горничной! — полагается использовать как мебель, в то время, когда матрас убран в ГРЕБАНЫЙ ШКАФ, где ему и место.

Что ж, все очень даже практично и по-своему мило, компактная комната-пещерка в «Клубничном коржике», единственная проблема в том, что в ней и не посидеть, и не полежать, кроме как на циновках-татами, а они трещат и хрустят, стоит тебе повернуться, и пахнут как-то пакостно, и скользкие вдобавок, причем второе и третье особенно дают о себе знать в дождь. А дождь льет всегда.

Вчера с помощью неутомимой Бонни наконец-то отыскала магазин английской книги, запрятанный в конце одного из тех безымянных переулков, что проложены между настоящими улицами, — их обнаруживаешь только тогда, когда всерьез заблудишься, спеша на жизненно важную деловую встречу. Ходить куда-нибудь во время сезона дождей — это само по себе тягостная повинность, и не потому, что я боюсь вымокнуть, а потому, что насчет дождя они такие же прибабахнутые, как насчет грязи и микробов. У входа во все универмаги и крупные магазины — специальные хромированные подставки для зонтиков, ряд за рядом, точно миниатюрные стойки для парковки велосипедов. Вставляешь ручку зонтика в прорезь, берешь ключ, идешь внутрь, где девушка в костюмчике а-ля Джеки Кеннеди кланяется тебе до полу, дескать, спасибо, что соизволили зайти в наш жалкий десятиэтажный универмаг. Или, как оно часто случается, все подставки заполнены, и ты думаешь про себя: «Ну, попались, паскудники, вот теперь-то я забрызгаю все ваши шелковые шарфики, и всю вашу итальянскую кожу, и все ваши прихотливые аранжировки ароматических смесей». Но нет: рядом с подставками для зонтиков — рулон тоненьких целлофановых пакетов, каковые полагается надевать на запретный предмет.

Итак, засовываю зонтик в прозрачный футляр — футляр мерзко хлюпает — и набираю себе английских книг на тысячи и тысячи иен. Подхожу к кассе. Распоряжаются в ней три девушки: одна пробивает покупки, вторая смотрит ей через плечо, проверяя, все ли сделано правильно, третья караулит с бумажным пакетом, готовая перехватить мои приобретения. Жонглирую скользким футляром с зонтиком, книгами большими и маленькими и кошельком с мелочью; книги, конечно же, роняю. Вспыхивают лампочки, воют сирены, трезвонят колокольчики. Тревога по всему магазину! По всему магазину тревога! Бестолковая гайдзинка натворила дел! Девушки в темно-синих юбках и безупречных белых блузках выбираются из-за кассовых аппаратов, бегут со склада, от длинных полок, где предавались бесконечному занятию — выравнивали ряды книг. Мы повсюду — елозим на коленях по влажному кафельному полу, собираем книги в бумажных обложках, промакиваем их прелестными кружевными платочками, и все мы вопим: «Сумимасэн![20]Сумимасэн!», что по-японски означает: «Мне бесконечно жаль, что вы такая жопа неуклюжая».