Спецназовец. Точка дислокации - Андрей Воронин

Нетерпеливым движением отстранив кинувшегося открывать дверь дюжего швейцара, генерал прошел в сверкающий отраженными в зеркальных поверхностях огнями вестибюль. Здесь пахло дорогим табаком и тонкой пищей, из занавешенного тяжелой портьерой широкого проема, ведущего в обеденный зал, доносилась негромкая струнная музыка. Это было хорошо; больше всего Андрей Никитич не любил кабаки именно за чересчур громкую и безвкусную, вот именно кабацкую, музыку. Впрочем, Шапошников имел полную возможность выбирать, и выбрал местечко, наиболее соответствующее его насущным потребностям, — пусть дорогое, но уютное и позволяющее беседовать, не надрывая при этом глотку.

В зале оказалось много света, хрусталя, позолоты, крахмальных скатертей и мраморных колонн. Огни люстр и свечей отражались в полированном мраморе и тысячами бриллиантовых искр вспыхивали в хрустале. Играл струнный квартет; миловидная, хотя и несколько анемичная скрипачка была одета в строгое длинное платье траурного черного цвета и щеголяла минимумом макияжа, но Андрею Никитичу ее вид почему-то показался даже более развратным, чем у полуголой стриптизерши. Немногочисленная, шикарно одетая публика вела себя сдержанно и в высшей степени пристойно, вышколенные официанты беззвучно и ловко лавировали между столиками. Вокруг благородно поблескивало и деликатно позвякивало о фарфор массивное столовое серебро; потолок, сплошь позолоченная лепнина и фрески, маячил где-то в недосягаемой высоте. Генералу Логинову, который приезжал в Москву из дивизии не чаще раза в год и не дольше, чем на неделю, да и то по настоянию жены, утверждавшей, что для них обоих это единственный способ не одичать и не обрасти мохом, все это больше напоминало какой-то театр или зал для торжественных приемов, чем место, где люди утоляют голод и жажду.

К нему подошел метрдотель — черно-белый, как пингвин, очень солидный. Он был лет на десять старше генерала и, как и швейцар в вестибюле, щеголял военной выправкой, говорившей о строевом, кадровом прошлом. Андрея Никитича слегка перекосило: хороша же все-таки страна, вчерашние защитники которой вынуждены идти в лакеи, чтобы прокормиться! — но он привычно сдержался, тем более что выправка — это еще не военный билет; она — просто элемент внешности, а внешность бывает обманчива.

— Я могу помочь? — глубоким басом прогудел метрдотель. У него была блестящая бледная лысина и тронутые благородной сединой бакенбарды.

— Вероятно, — сдержанно сказал ему генерал. — У меня здесь назначена встреча. Моя фамилия Логинов.

— Да, меня предупредили, — сверкнув лысиной, утвердительно наклонил голову метрдотель. — Прошу вас, кабинет номер четыре.

Рука в белоснежной перчатке указала куда-то вправо, и, повернув голову, Андрей Никитич увидел ряд занавешенных синими портьерами проемов в стене — входы в отдельные кабинеты. По сторонам проема, помеченного золоченой цифрой «четыре», сложив руки поверх причинных мест и расставив для устойчивости ноги, торчали два дюжих молодца гренадерского роста, с каменными плечами и чугунными физиономиями, на которых, казалось, можно было ровнять гвозди. «В Чечню бы вас, обломов тамбовских», — подумал Андрей Никитич, направляясь в ту сторону.

Его маневр не остался незамеченным. Один из охранявших кабинет мордоворотов, не меняя выражения лица, всмотрелся в генерала, потом зачем-то заглянул к себе в ладонь — не иначе, сверился со спрятанной там фотографией — и, повернув голову, сказал что-то своему коллеге. Тот молча покинул пост, чуть сдвинул в сторону закрывавшую вход портьеру и мгновение стоял к генералу спиной — по всей видимости, докладывал хозяину о прибытии гостя. Затем все так же молча вернулся на свой пост, опять сложил руки поверх причинного места и застыл, как выключенный робот, которого очень напоминал полным отсутствием мимики.

Наблюдая все эти манипуляции, Андрей Никитич потихонечку раздражался. Он был почти уверен, что сейчас его начнут обыскивать на предмет припрятанного оружия, и приготовился дать наглецам достойный отпор, но охранники явно были заранее проинструктированы и не сделали ничего, что могло бы причинить вред их драгоценному здоровью. Один из них так и остался стоять столбом, а другой молча отодвинул портьеру, пропуская генерала в кабинет.

Логинов вошел. Шапошников поднялся ему навстречу — все такой же высокий и широкоплечий, с длинной фигурой профессионального волейболиста. Его нисколько не поредевшая шевелюра была уложена волосок к волоску, широкий улыбчивый рот знакомо разъехался до ушей, демонстрируя отменные зубы. Вокруг серых глаз собрались веселые морщинки, но взгляд старого друга показался генералу совсем не веселым, а, напротив, усталым и озабоченным, а может быть, и тревожным.

Они обменялись крепким рукопожатием, а потом, помедлив секунду, обнялись. Ладонь у Шапошникова, несмотря на его капиталы, всякие там маникюры, джакузи и прочие атрибуты сладкой жизни, как и раньше, была твердой и давила, как стальные тиски. Ладонь генерала Логинова ей ни в чем не уступала, и, когда эти ладони захлопали по обтянутым дорогими пиджаками широким спинам, один из охранников снова заглянул в кабинет — видимо, доносившиеся оттуда звуки слишком напоминали пистолетные выстрелы, чтобы спокойно их игнорировать.

Кончив обниматься, они уселись за стол. Генерал окинул взглядом поле предстоящего сражения и одобрительно хмыкнул: стол не то чтобы ломился, но и недостатка в провианте и горюче-смазочных материалах тут не наблюдалось. Особенных кулинарных изысков с непроизносимыми названиями, о которых ни один нормальный россиянин не знает, как и, главное, зачем их употреблять внутрь, не наблюдалось тоже; еда была сравнительно простая, сытная и, судя по запаху, хорошо, вкусно приготовленная. Графинчик с водкой густо запотел, темный янтарь коньяка выгодно контрастировал с жизнерадостной желтизной лимона, черная и красная икра, крупная, как картечь, лоснилась в хрустале, суля усладу языку и нёбу, и рыба, которая ее наметала, была тут как тут, обложенная лимоном и зеленью, с золотистой хрустящей корочкой и с маслиной во рту. У Андрея Никитича началось обильное слюноотделение, а Шапошников уже вынул из графина негромко звякнувшую пробку и до краев наполнил рюмки прозрачной божьей слезой.

— Я за рулем, — понимая, насколько глупо и неуместно это звучит, заявил Логинов.

— Дурак, что ли? — немедленно отреагировал Шапошников. Сказано это было в духе лихой армейской молодости. Подобный тон плохо вязался с известным всей России образом миллионера Шапошникова — начинающего политика, знатока и ценителя изящных искусств, мецената и где-то даже филантропа. На генерала Логинова от этих слов повеяло ностальгическим ароматом солдатской казармы и пыльных афганских дорог, но он тут же взял себя в руки, задавшись вопросом: интересно, как долго Игорек репетировал перед зеркалом этот давно забытый образ, из которого вырос так же безнадежно, как из детских ползунков? — Если ты, старый пингвин, отправляясь на встречу с армейским другом, да не куда-нибудь, а в кабак, сам уселся за руль, в этом никто, кроме тебя, не виноват. Думать надо головой, а не ж…! А в нее, родимую, засунь свой руль, там ему самое место… Ну, чего вылупился? Денег на такси нет? Не проблема, мои ребята тебя отвезут. Рюмку взял, живо! Я что, непонятно выразился?