Всего один взгляд - Харлан Кобен

— Эй, — тихо позвал он. — Любвеобильные обезьянки ждут своего толстого бабуина?

— Дети еще не спят, — отозвалась Грейс.

— Упс.

— Не хочешь к нам присоединиться?

Джек, протопав вверх по лестнице — стены сотрясались при каждом его шаге, — обнял обеих своих девочек. Он был здоровяк, шесть футов два дюйма и двести десять фунтов весом. Грейс нравилось, что такой большой мужчина спит рядом, она любила прислушиваться к его ровному дыханию, любила его мужской запах, мягкие волосы на теле и его руку, обвивающую ее по ночам, обожала ощущение не только близости, но и безопасности. С ним она чувствовала себя маленькой и защищенной. Пусть это по-детски, но Грейс обожала это ощущение.

— Привет, пап, — сказала Эмма.

— Привет, котенок. Как школа?

— Хорошо.

— Все еще сохнешь по своему Тони?

— Фу-у-у!

Довольный такой реакцией, Джек поцеловал Грейс в щеку. Из комнаты вышел Макс, совершенно голый.

— Вы готовы к принятию ванны, милорд? — спросил Джек.

— Готовы, — ответил Макс.

Они хлопнули друг друга ладонью об ладонь. Макс пошел мыться под присмотром отца, нежась в теплой воде и море хохота, а Грейс помогла Эмме надеть пижаму. Из ванной раздавался заливистый смех. Джек с Максом пели песенку, в которой девочка по имени Дженни Джексон не могла решить, платье какого цвета ей надеть. Джек начинал, предлагая цвет, Макс заканчивал двустишие, подбирая рифму. Грейс позабавила строчка, где Дженни Джексон не может носить голубой, потому что «выглядит как ковбой». Они сочинили уже много куплетов и каждый вечер хохотали над ними до колик в животе.

Джек насухо вытер Макса, одел в пижамку, отнес в постель и честно прочитал сыну две главы из «Чарли и шоколадная фабрика». Макс ловил каждое слово, завороженный, Эмма на правах взрослой девочки читала самостоятельно. Она лежала в кровати, увлеченная последней сказкой Лемони Сникета о сиротах Бодлер. Грейс присела рядом и полчаса делала наброски. Это было ее любимое время суток — работать в тишине в комнате старшей дочери.

Джек дочитал главу. Макс умолял его прочесть еще одну страничку, но Джек остался непреклонен. Он сказал, что уже поздно, и Макс нехотя согласился. Они поболтали еще пару минут о визите Чарли на фабрику Вилли Вонки, о котором прочитать не успели. Грейс прислушалась. Ее мужчины пришли к единодушному соглашению, что Роальд Даль просто классный.

Джек убавил свет — у них были специальные светильники, потому что Макс не любил спать в темноте, и пришел целовать дочку на ночь. Эмма, папина принцесса, приподнялась, повисла у отца на шее и не отпускала. Джек просто таял от этого дочкиного способа одновременно выказать любовь и отсрочить отход ко сну.

— Есть что-нибудь новое в журнале? — спросил Джек.

Эмма кивнула. Ее ранец стоял рядом с кроватью. Порывшись в нем, она вытащила школьный журнальчик, развернула и предъявила отцу.

— Мы пишем стихи, — сказала она. — Я сегодня один начала.

— Супер, прочитай!

Эмма густо покраснела от волнения. Джек тоже залился румянцем. Кашлянув, она начала:

Баскетбольный мяч, а мяч,

Почему ты круглый?

Потрясающе бугристый

И нигде не впуклый?

Теннисный мяч, а мяч,

Почему ты так свистишь,

Когда, с размаху получив ракеткой,

Через сетку ты летишь?

Грейс наблюдала за ними с порога. Свободного времени у Джека с недавних пор стало катастрофически мало. В принципе она не возражала — тишина в доме давно стала редкостью. Ей требовался покой. Одиночество, предвестник скуки, стимулирует творческий процесс, поэтому настоящий художник сознательно доводит себя до такой степени уныния, чтобы пришло вдохновение. И оно приходит как миленькое. Знакомый писатель говорил Грейс, что, если уткнешься в сюжетный тупик, лучшее средство — почитать телефонный справочник: когда доходишь до озверения, муза обычно является прочистить трудовые завалы в мозгах.

Эмма закончила читать стихотворение. Джек, подавшись назад, выдохнул:

— Ух ты!

Эмма скорчила мину, которая означала: она гордится собой, но не желает это показывать.

— Это самые лучшие стихи, какие я слышал, — искренне сказал Джек.

Эмма выразительно пожала плечами:

— Только два куплета.

— Значит, это самые блестящие две строфы, какие мне довелось слышать в жизни.

— Завтра еще о хоккейной шайбе напишу.

— Кстати, о хоккее…

Эмма села в кровати:

— Что?

Джек улыбнулся:

— Я взял билеты на «Рейнджеров» в «Гарден» на субботу.

Эмма, член малышовой спортивной «группировки», фрондировавшей против фанаток новой мальчишечьей рок-группы, издала восторженный вопль и снова повисла у отца на шее. Джек улыбнулся и с удовольствием обнял дочь. Они обсудили последние успехи команды и подсчитали шансы на победу над «Миннесотскими дикими». Через несколько минут Джек высвободился из объятий дочери, сказал дочке, что любит ее, услышал ответ, что она тоже, и пошел к двери.

— Хочу что-нибудь съесть, — прошептал он Грейс.

— В холодильнике остатки курицы.

— Почему не переоденешься во что-нибудь более удобное?

— Надежда умирает последней.

Джек удивленно изогнул бровь.

— Все еще боишься, что ты для меня недостаточно привлекательна как женщина?

— О, кстати, напомнил…

— Что?

— Кое-что о вчерашнем кавалере Коры.

— Ничего хоть кавалер попался?

— Я спущусь через секунду.

Джек с недоумением взглянул на жену и стал спускаться по лестнице, что-то негромко насвистывая. Грейс подождала, пока дыхание дочки не станет ровным и глубоким. Выключив свет, она с минуту смотрела на нее. Так делал Джек — ночами он ходил по коридору, не в силах заснуть, охраняя сон детей. Иногда она просыпалась и обнаруживала, что его половина кровати пуста, а он сам стоит со стеклянными глазами в дверях той или другой детской. Она неслышно подходила, и муж говорил: «Ты их так любишь…» Он не заканчивал фразу — не нужно было ничего добавлять. Он мог и этого не говорить.

Джек не слышал, как она спустилась. Отчего-то — Грейс и сама не знала отчего — она подошла очень тихо. Джек стоял спиной к ней в напряженной позе, опустив голову. Это было необычно — Джек со своей гиперактивностью минуты не мог усидеть на месте. Совсем как Макс, который все время пребывал в движении. Сидя, Джек беспрестанно ерзал и тряс ногой. Энергия в нем просто бурлила.

А сейчас он застыл на месте, уставившись на кухонный стол — точнее, на странную фотографию.