Тайник - Элизабет Джордж

— Ничего подобного я не чувствую.

— Чувствуешь. А знать наверняка — лучше. Теперь ты можешь его бросить.

Подойдя к ней сзади, он положил руку — осторожно, будто пробуя, — ей на плечи.

— Поедем со мной в Европу, Чайна, — сказал он тихо. — Лучше места, чтобы забыть, не придумаешь.

Она стряхнула его руку и повернулась к нему лицом.

— С тобой я даже через порог этого дома не переступлю.

Рут Бруар вздрогнула и проснулась. Что-то в доме было не так. Она лежала неподвижно и слушала тишину, как научилась делать много лет назад, ожидая повторения звука, чтобы понять, надежно ли ее укрытие или лучше спасаться бегством. Сейчас, напряженно вслушиваясь в тишину, она не могла понять, что ее нарушило. Точно не один из тех ночных звуков, к которым она привыкла — скрип старого дома, дребезжание оконной рамы, шелест ветра, крик разбуженной чайки, — и поэтому ее сердце часто билось, пока она лежала, напрягая слух и зрение, вглядываясь в окружавшие ее предметы, испытывая каждый, сравнивая его положение ночью с тем, где он стоял при свете дня, когда никакие призраки или незваные гости не посмели бы нарушить покой старой усадьбы, где она жила.

Ничего не услышав, она приписала свое внезапное пробуждение сну, который не могла вспомнить. А расходившиеся нервы объяснила игрой воображения. И еще действием таблеток, сильнейшего обезболивающего средства, прописанного ей врачом вместо морфина, от которого она отказывалась, хотя именно в нем нуждалось ее тело.

Она застонала в кровати, чувствуя, как боль, зарождаясь у плеч, стекает по ее рукам. Врачи, подумала она, это современные воители. Они обучены сражаться с гнездящимся в теле врагом до последней корпускулы. Они запрограммированы на это, и она им благодарна. Но бывают случаи, когда пациент знает больше, чем хирург, и ее случай как раз был одним из таких. Шесть месяцев, думала она. До ее шестьдесят шестого дня рождения остались две недели, а шестьдесят седьмого она уже не увидит. Дьявол, который отнял у нее грудь, добрался после двадцатилетней передышки и до костей, вопреки всем ее надеждам.

Перекатившись со спины на бок, она остановила взгляд на красных цифрах электронных часов у изголовья кровати. Времени оказалось больше, чем она ожидала. Это время года совсем ее запутало. Судя по темноте за окном, она решила, что сейчас два или три часа ночи, но оказалось, что уже половина седьмого, через час пора вставать.

Из соседней комнаты до нее донесся звук. Но не странный шум, рожденный сном или воображением. Скорее он напоминал шелест дерева о дерево, как будто кто-то открыл и снова закрыл сначала дверцу гардероба, а потом выдвинул и задвинул ящик комода. Что-то глухо стукнулось о пол, и Рут представила себе, как он в спешке нечаянно роняет кроссовки.

Он наверняка уже втиснулся в купальные плавки — крохотный треугольник лазурной лайкры, который она считала совершенно неподходящим для мужчины его возраста, — а сверху натянул спортивный костюм. В спальне ему осталось только надеть кроссовки, чтобы дойти до бухты, чем он в настоящий момент и занимался. Рут поняла это по скрипу кресла-качалки.

Она улыбалась, прислушиваясь к движениям брата. Ги был предсказуем, как смена времен года. Он сказал вчера вечером, что собирается искупаться поутру, и вот идет плавать, как делает каждое утро: сначала топает напрямую через парк к опоясывающей его общественной дорожке, по ней быстрым шагом спускается к пляжу, чтобы согреться, один на узкой тропе, глубоким зигзагом вгрызающейся в склоны поросших деревьями холмов. Упорство, с которым брат приводил в исполнение свои планы, добиваясь успеха, больше всего восхищало Рут.

Она слышала, как за ним закрылась дверь спальни. Ей было хорошо известно, что последует дальше: в темноте он на ощупь найдет дорогу к сушилке и вытащит из нее полотенце, которое возьмет с собой. Эта процедура займет у него десять секунд, после чего еще пять минут он потратит на поиски очков для плавания, которые вчера утром положил в коробку для ножей, или бросил на этажерку у себя в кабинете, или сунул машинально в буфет, притулившийся в уголке комнаты, где они завтракали. Завладев очками, он отправится на кухню заваривать чай и уже с ним — ведь он никогда не уходит без аппетитно дымящегося зеленого чая с гинкго, которым вознаграждает себя за купание в воде, слишком холодной для простых смертных, — выйдет из дома и зашагает через лужайку к каштанам. Пересечет подъездную аллею и выйдет к стене, обозначающей границу парка. Предсказуемость брата вызвала у Рут улыбку. И не только потому, что она больше всего любила его за это; но еще и потому, что именно его предсказуемость давно сообщила ее жизни чувство безопасности, которого она, по сути, должна была быть лишена.

Она следила за сменой цифр на электронных часах, пока минуты шли, а брат собирался. Вот он у сушилки, вот спускается по лестнице, вот шарит повсюду в поисках тех самых очков, шепотом кляня свою память, которая на пороге семидесятилетия подводит его все чаще. Вот он уже на кухне, может быть, даже воровато перекусывает перед купанием.

В тот самый миг, когда Ги, согласно своему утреннему ритуалу, должен был выходить из дома, Рут встала с кровати и накинула на плечи халат. Босиком она прошлепала к окну и отодвинула тяжелые портьеры. Она начала считать от двадцати назад и едва добралась до пяти, как внизу, на пороге дома, показался брат, точный, словно часы, и неизменный, словно соленый декабрьский ветер с Ла-Манша.

Одет он был как всегда: надвинутая на лоб красная вязаная шапочка прикрывала уши и густые седеющие волосы; темно-синий спортивный костюм с пятнами белой краски на локтях, манжетах и коленях, оставшимися с прошлого лета, когда Ги красил оранжерею; кроссовки на босу ногу — хотя этого она видеть не могла, просто знала своего брата и то, как он одевается. В руке — термос с чаем. На шее — полотенце. Очки, подумала она, наверное, лежат в кармане.

— Удачного купания, — сказала она в ледяное окно.

И добавила слова, которые всегда говорил ей он, слова, которые много лет назад прокричала им мать, когда уходящий из гавани рыбацкий баркас увозил их в кромешную тьму:

«Au revoir et adieu, mes cheris».[8]

Внизу ее брат делал то же, что и всегда. Он пересекал лужайку, направляясь к деревьям и подъездной аллее за ними.

Но сегодня Рут увидела кое-что еще. Едва Ги поравнялся с вязами, какая-то тень выскользнула из-под ветвей и последовала за ним.

Впереди Ги Бруар видел свет, горевший в окнах коттеджа Даффи, уютного каменного домика, частично встроенного в ограду поместья. Когда-то дом служил местом, где капитан пиратского корабля, построивший Ле-Репозуар в начале восемнадцатого века, собирал с арендаторов ренту; а ныне под его островерхой крышей нашла приют супружеская чета, которая помогала Ги и его сестре в усадьбе: Кевин Даффи работал в саду, а его жена Валери — в доме.