Тайные сады Могадора - Альберто Руи Санчес

Тогда я обрел радостное ощущение, что благодаря удивительному и странному воздействию этого дивного сада на мои чувства у меня, вероятно, появляется счастливая возможность дотянуться до Хассибы, стать ей чуточку ближе и в конце концов стать ей желанным. В тот час я представить себе не мог: дивный сад всего лишь отправная точка, начало удивительных превращений, которые она заставит претерпеть мое абсолютное желание.

Мы вышли из сада. Хассиба дала знак следовать за ней. Я догадался, что мы вновь возвращаемся в эль-Рьяд, но уже другим путем. Где-то в начале пути, в одном из ближайших проходов, остановились перед завораживающей воображение дверкой. Она вела к узенькой лесенке. Полумрак странным образом заманивал нас. Тайна, скрытая тенью, приглашала столкнуться с ней и сорвать покровы. Тайна трепетала, словно парус, словно загадка, которую любой ценой надо разгадать. Хассиба подхватила меня под руку и заставила подняться вместе с ней по лестнице.

— Это комната с призраками, — сказала она. — Не пугайся, если вдруг услышишь нечто странное, необычное или если вдруг кто-то дотронется до тебя влажной холодной рукой.

Я так и представил, что сейчас мы встретим призрак ее родной бабушки, которая окажет нам прием. Или тень ее отца, обеспокоенную шумом наших шагов, недовольную, что мы нарушили ее покой. Мои умозаключения не отличались большим изяществом и фантазией. Наивно полагал я, что ее предостережения не более чем шутка, и так же игриво упрекнул ее:

— Мне кажется, что ты ведешь меня в башню живых влюбленных, а не призраков.

— Все любовные истории — истории о призраках и иллюзиях. Быть влюбленным — значит стать кем-нибудь одержимым. Когда женщина вожделеет, она превращается в подобие дома с привидениями.

Мы продолжили восхождение. С каждым шагом тьма все сгущалась. Наше продвижение замедлилось, шли почти на ощупь, словно с завязанными глазами. Каждый шаг отдавался в моей голове странным резким напевом. Изнутри тот заполнял меня целиком, а снаружи вздыбливал волосы, стягивал кожу, покрывал ее резвыми мурашками. В какой-то миг все это сделалось невыносимым. Но мы упрямо продолжали карабкаться по ступенькам.

Свет брызнул нам в глаза, как вскрик. Навязчивый, беспокойный напев сам собой без следа растворился в сияющей тишине. Белая пелена, застилавшая взор, мало-помалу отступила, и наконец окружающие предметы начали вновь принимать привычные осязаемые очертания.

Мы поднялись в Гранатовую башню, о чем свидетельствовала табличка над дверью перед лесенкой. Керамическая табличка с цветочным орнаментом, завитками, плодами и семенами, прочими прелестями. Все жалюзи и окна со всех сторон были настежь распахнуты. У подножия окон выстроились диваны. Повсюду — книги, книги, книги. У окна — маленький столик. Цветы в керамических и стеклянных сосудах, почти тазах, царствовали над апельсиновыми деревьями и цветущими гранатами. У этого последнего цветы едва раскрылись, — казалось, будто кто-то укрылся внутри или прятался там совсем недавно. На полу — пара ковров с цветочным орнаментом.

Удивительно: большая часть книг рассказывала о садах.

— Точнее, о садовниках, — поправила меня Хассиба. — Моя бабушка была внимательным наблюдателем, страстным созерцателем всего, что связано с желанием и вожделением. От них до садов всего один шаг. Она наблюдала за некоторыми, кто настолько погружался в свое вожделение, что в конце концов сливался с природой. Ее очаровывали самые причудливые сады и истории об охотниках за орхидеями, таких же как она сама. Даже жадные спекулянты-перекупщики тюльпанов в Амстердаме были ей интересны своей всепоглощающей, ненасытной страстью. Эти полки полны необычных историй о зачарованных цветами и растениями, им они поверяли свои самые сокровенные, редкие фантазии и желания, создавая причудливые сады, каких прежде и помыслить было невозможно. Сады в полной гармонии с их чувствами. Бабушка говорила, что отец мой стал садовником благодаря и этой именно комнате, и саду. Он был еще совсем ребенком, набирающим силы, выздоравливающим после болезни, когда принялся за чтение этих историй и в конце концов переполнился желанием стать таким же, как и они, садовником. Бабушка говорила, что с моим отцом случилось то же, что происходит с людьми, когда они изменяются коренным образом благодаря чтению напряженно страстной литературы. Так было и с Дон Кихотом, который сначала зачитывался рыцарскими романами, а после бросился спасать Дульсинею и биться с великанами. Никто никаких великанов и в глаза не видел, видели только ветряные мельницы. Так произошло и с великосветским благородным рыцарем Игнасио де Лойолой, который, залечивая боевое ранение, перечитал все жития святых, что нашлись в его библиотеке. Перечитав, переполнился действенным желанием измениться, стать подобным святым предшественникам. Ринулся в мир, чтобы переделать его и превратиться в основателя воинства Иисусова, стать святым Игнасио. Мой отец покинул пределы этой комнаты, полный решимостью стать садовником. Ничто не смогло бы его остановить.

Хассиба подошла к окну, с силой, обеими руками настежь распахнула его. На мгновение застыла в неподвижности, вглядываясь куда-то в даль, отвела ветви, что упрямо стучались в окно, грозя разбить его вдребезги.

Тягучий аромат магнолии долетал из сада. А когда ветер приносил с собой волны этого аромата, мы оказывались окутаны им, спеленаты и опьянены. А потом следующий прилив заставил нас слиться в поцелуе, а затем бросил нас на диван, а следующий сорвал с нас одежды. В те мгновения я окончательно потерял способность думать и понимать что-либо, она же сорвала пару цветков магнолии, чьи ветви назойливо бились в окно. Для нее магнолия представляла особое значение, о чем я узнал много позже. Этот цветок был неразрывно связан с ее отцом. Тем временем ее ладони наполнились белыми благоуханными лепестками. Ими она совершила надо мной обряд помазания, оставив густой пахучий след на груди и шее, а потом сбросила остатки лепестков на диван. Наши ласки благоухали цветами. Наши всклики благоухали. После, некоторое время спустя, все мы: все наши чрева, души и тела — напитались до крайней остроты этим ароматом, так что и до сих пор, навсегда подобное благоухание помимо воли связываю с Хассибой, с легким привкусом, легким дуновением аромата ее тела, плоти и соития.

Открыл крохотную, едва заметную родинку на ее очаровательной губе, хранящей извечное молчание. Родинка заблудилась в складках, ее удалось обнаружить лишь кончиком языка. Шутливо спросил Хассибу, не было ли такой родинки и у ее бабушки. К моему удивлению, она ответила утвердительно, и что, мол, многие поэты в своих стихах воспели эту крохотную деталь. И что эти поэмы были бабушкиной тайной, которая наполняла ее гордостью. По словам бабушки, только один поэт знал всю правду.

— И о чем поведали стихи?

— О том, что ее губки — восхитительные лепестки магнолий, нашедшие убежище меж ее ног. И что они след далекой звезды, которая погибла лишь для того, чтобы могла родиться она, моя бабушка. А другой поэт написал, что эта родинка проросла в полнолуние, потому что в ней — средоточие восхищения, безмолвного изумления перед обнаженной красотой ее плоти. Что это — вечный отпечаток изумления ее любимых. По словам этого поэта, родинка располагалась слева, что неоспоримо доказывает: поэт ее никогда в глаза не видел. Потому что у бабушки, как и у меня, она справа.