Тайные сады Могадора - Альберто Руи Санчес

Спим на твоем ложе.

Уходи черной ночью,

говори с нами во сне,

чтобы заставить нас чувствовать: ты не ушел.

Крылья колибри, которые ты отрастил,

говорят тебе, умоляют и стонут:

ветер будет шептать твое имя

вечно и никогда,

никогда и вечно.

Пока женщины пели, мужчины подняли на плечи погребальные носилки с облаченным во все белое покойным и пронесли его по всему городу. Затем вернулись и вместе с носилками сожгли тело, покрытое особым погребальным татуажем. Его наносят хной. Также сожгли и его одежды, предварительно сняв их. Остатки материи опустили в могилу вместе с прахом.

Языки пламени, пожиравшие тело отца, навсегда врезались в память и светились в глазах Хассибы скорбным отблеском костра, звенели далеким жарким эхом слов, которые уже никогда не будут произнесены, горели жаром губ, и рук, и взоров ее отца, который уже никогда более не сможет вновь расточать нежную привязанность к ней.

* * *

И тогда в сад проник легкий порыв ветра, вихрем зашелестел в ветвях, встряхнул, взбудоражил листву. Хассибу переполнило явственное ощущение, что отец и теперь все еще здесь, что душа его оборотилась дуновением ветра, донося до нее и привет, и прощание. Ветер вдруг всколыхнул и закружил струйку дыма, поднимавшуюся над погребальным костром, на миг заставив ее пританцовывать. Словно порыв ветра искал для себя новую форму, желая воплотиться в его тело. Принял силуэт его плоти и тут же покинул его. Глядя с задумчивой горечью на то, что открылось ее взору, она приняла все как весточку от отца, осознала как новую форму его присутствия. Теперь верхушки ветвей могучего дерева казались наполненными ее отцом более других. Хассиба не могла понять, отчего случилось именно так. И это ее непонимание превратилось в таинство, наполненное бытием отсутствующего. Все страдало и причиняло боль.

Да, действительно, Хассиба мало-помалу безвольно покорялась неявному, тайному безумию цветочных ароматов, доносившихся из глубины сада в тот день, когда умер ее отец и покинул свой сад. Он был его хозяином, мудрым, почти столетним старцем. Из этого столетия без малого девять десятков лет отец отдал саду, взращивая его, ухаживая за ним, храня его.

С детских лет Хассибе нравилось с головой окунаться в гомон и хлопотливую суету города, чтобы потом впорхнуть в умиротворенное спокойствие сада, приютившегося во внутреннем дворике, в эль-Рьяде ее отца. Этот контраст всегда необычайно ее возбуждал. Первое сильное чувство, которое потрясло до глубины души. Так бывает, когда жарким днем бросаешься в ледяные, освежающие воды.

В то утро Хассиба подумала: теперь сад осиротеет, как осиротела и она сама. Тогда она решила пройти по всем дорожкам, где уже не встретишь отца. Прогулка словно последняя дань и прощание.

Почувствовала Хассиба непреодолимое желание, будто ей бросили вызов, пройти в первую очередь путями, которыми шагали они рядом сотни раз, когда она была еще совсем ребенком. Решила пройтись по базару, по самым узеньким его проулкам, по самым неугомонным и говорливым закоулкам арабского торжища, где ароматы и голоса сплетаются в воздухе плотной тканью, чудесным ковром. Желтоватый блеск шафрана словно зримый возглас, вскрик. Мужчины и женщины вызывающе резки, напичканы, будто специями, готовностью броситься в схватку или поторговаться до хрипоты. Свет едва проникает сюда, проливается на их пути. Но проливается и целует всех, оставляя след поцелуя на щеках, на лбу и руках. Мотки свежеокрашенных ниток свисают над проходами, развешенные на сухих сучьях. Дубленные еще на рассвете кожи источают аромат чего-то очень древнего, давно забытого.

Здесь другие небеса. Особые небеса, сотканные из кож и шкур, из бесчисленных веревок, растянувшихся над проулками, более напоминающие рукотворное облако, которое задержалось тут на день-другой. Едва сможешь издали различить яркие цвета берберских ковров, развешенных по стенам, как тебя настигает вонь верблюжьей мочи. Вечный непобедимый запах, острый и далекий. Снова подумала она, что на базаре, по сути почти таком же, каким она была очарована в далеком детстве, не хватает цветов. А те, которыми здесь торгуют, вовсе не так красивы и пышны, как цветы, выращенные отцом. Начиная с того дня всякий раз, когда случалось ей проходить по рынку, себе в тайное утешение, сжимала она цветочные лепестки, представляя, будто рядом с ней, рука об руку, идет ее отец. Именно эти лепестки, зажатые в ее ладонях, я понял полностью превратно, совсем не так, как было должно.

Те, кто был с ней знаком, отдавали должное ее странному ритуалу и заговорщицки кивали, приветствуя ее. Иногда просили рассмотреть лепестки и восхищались ими, расспрашивали о саде ее отца. Довольно часто она возвращалась домой, благодарная за участие и внимание, с огромным букетом цветов, который ей дарили.

Хассиба обошла все уголки сада-сироты. На следующий день после кончины отца почувствовала: каждый цветок, каждое растение имели какую-то собственную незримую, неразрывную связь с исчезнувшим садовником. Вдруг ощутила, что все они требуют его возвращения.

Сперва ей это показалось излишне надуманным, неким отражением ее собственной тоски. Но мало-помалу она осознала, что ее первоначальное впечатление оказалось исключительно тонким и истинным. Что привязанность между человеком и его цветами или между цветами и садовником значительно глубже, нежели все ее догадки, вместе взятые.

Не раз ей приходилось слышать истории о том, как растения становились зеркальным отражением, живым зеркалом садовника. Вспомнила особый цветок, который его хозяйка назвала точным цифровым оттиском ее самой. Среди историй бабушки была одна о некой Фатиме, которая перед отъездом из Могадора поручила подруге ухаживать в ее отсутствие за многочисленными цветами. Среди прочих там был один, самый что ни на есть ее любимый: огромный, по имени Нетерпеливость, поскольку обращался к солнцу с невообразимой скоростью. Можно сказать, он почти физически ощущал смену места расположения, когда его ставили ближе к свету или, напротив, задвигали в сумрак жилища. Словно кто-то за окном позвал его, а он всем телом принимался вертеться, лишь бы ответить лучу света.

Как ни старалась верная подруга ухаживать за ним, сколько усилий ни прилагала, следила даже внимательнее, чем за всеми остальными, но ничто не смогло уберечь странный цветок. Мало-помалу он шевелился все медленнее, погрустнел, выцвел и в конце концов зачах совсем. Нетерпеливость не могла прожить без Фатимы. Садовница пропала, и растение распрощалось с жизнью, найдя свой способ последовать вслед за хозяйкой.

Хассиба знала, что отец ее подобным непостижимым образом связал свою жизнь с садом. И целый сад превратился в настоящее зеркало, которое хранило отражение давно и хорошо известного ей человека. Образ отца долгие годы влиял и формировал особый облик этого уголка природы. И теперь, пожалуй, только она одна была в силах расшифровать тайные знаки растений. Мысль, что целый сад в одночасье может погибнуть от тоски и печали, последовав за ее отцом, как это случилось с цветами Фатимы, ввергала Хассибу в уныние, лишала покоя, вызывала лихорадку и озноб. Казалось Хассибе, что, случись такая беда, она потеряет отца во второй раз.