Из жизни читательницы - Елена Лобанова

Да, я воздвигла бы памятник этой английской старушке! И кстати говоря, вовсе не за хитросплетения сюжетов и не за сладкое детское чувство, будто тебя держат за идиота — причем держат так деликатно, ненавязчиво, двумя пальчиками… Но я непременно увековечила бы ее в бронзе за ту роскошную и безмятежную жизнь, которую она бескорыстно дарит читателям.

Ах эта жизнь! Эти грелки в постели, и цветочные каталоги, и инкрустированные столики! Эти ленчи, коктейли, бассейны и теннисные корты! Поистине она создала этот мир, чтобы каждый, кому не по себе в собственной шкуре, мог незаметно устроиться в уголке ее уютной гостиной и, смотришь, даже замолвить словечко в праздном разговоре, где никто рядом не брякнет «В натуре!» или «Ну, ващще!» и где не принято вопрошать инспекторским тоном: «Ну и где ваш план мероприятий?»

В общем-то я не литературовед и не пытаюсь дотошно разобраться: как же это у нее получается? По какому принципу выбирает она слова и строит фразы? Я просто люблю милую Агату за то, что она не гонит задыхающегося читателя к развязке, как иные авторы, похлестывая его кнутом в виде эротической сцены или сюрреалистической картины насилия, а галантно распахивает перед ним дверь умилительно-старомодного авто — и, к его изумлению, демонстрирует приличную скорость!

Я даже заметила, что читаю Агату в моменты ощущения наибольшей бесприютности жизни — в последнее время, по-моему, все чаще и чаще. Но она, умница, пока что справляется — всегда безотказно утешает меня!

В принципе своими бедами я, конечно, могу поделиться и с мамой. Мама с детства умеет угадывать мое настроение даже по звуку открываемой ключом двери. Кроме того, она всегда слушает меня с поглощающим вниманием и, как правило, дает дельные советы или хотя бы высказывает дельные замечания. Беда только в том, что мама привыкла абсолютно всем делиться с папой. Узнав же из ее взволнованного пересказа о какой-нибудь моей неприятности, папа вносит в дело свою долю предложений, а также приказов и ультиматумов. И таким образом моя проблема разрастается в три раза и становится единственной темой пламенных дебатов на целый вечер, а то и на следующее утро.

Поэтому в общении с родителями я уже давно практикую американский имидж типа «чи-и-из!» и «о’кей!».

На работе, конечно, я иногда обсуждаю свои дела с Римусом или Людасиком. Но и здесь имеются нюансы.

Например, я глубоко убеждена, что из нашей Римки мог бы выйти отличный психотерапевт. Если в жизни у тебя настала черная полоса — можешь смело отправляться к ней в любое время дня и ночи. Римма с мужем Аветиком тут же дружно раскинут на столе скатерть-самобранку, провозгласят под видом тостов пару звучных волшебных заклинаний, и дурные мысли выветрятся из твоего сознания по крайней мере на неделю.

Но поскольку недостатки людей являются продолжением их достоинств, то и Римкино великодушие имеет оборотную сторону. Так, например, выслушав какую-нибудь пустяковую жалобу вроде того, что уж сколько лет обещают перевести библиотеку в просторный двадцать второй кабинет с тремя окнами, а все никак, она может без единого слова повернуться и отправиться прямиком к завучу воевать за мои права (ибо за свои собственные она не борется принципиально). Надо ли говорить, что последствия этих дискуссий, как правило, печальны? Ибо начальство по определению не способно оценить парламентский темперамент подчиненных.

С Людмилой в этом смысле намного проще. Она, конечно, в жизни не решится давать кому-то советы, а тем более добиваться чего-то от администрации. Но зато наша Людасик имеет способность слушать человека с таким вниманием, что тот без стеснения впадает в многословие, припоминает все новые подробности и в конце концов, проговорив часа полтора, обычно сам приходит к единственно возможному и, как оказывается, элементарному решению проблемы.

Кроме того, наша Людасик — сама деликатность. Например, однажды ей срочно надо было в поликлинику — ее Валерка что-то затемпературил. Вечером она забежала ко мне домой предупредить, что на третьем уроке замещать некому и чтоб я присмотрела за ее головорезами, благо кабинет литературы напротив библиотеки. А я предстоящей ночью как раз собиралась под настроение почитать Агату и, тихо чертыхаясь, разыскивала запропавшее куда-то «Убийство Роджера Экройда» — вещица изящная, повествование от лица преступника! По тахте и всему полу валялось расшвырянное содержимое моего «детективного» ящика: тощие замусоленные книжонки карманного — Римка его называет «туалетного» — формата вперемешку с кое-как скрепленными пожелтевшими страничками из «Техники — молодежи» и «Вокруг света». На одну из них Людасик с ходу наступила, вскрикнула и оглянулась с ошарашенным видом. Людмила у нас вообще правильнейший человек, и литературные классики у нее расставлены на полках строго и четко: собраниями сочинений, в хронологическом порядке, с закладками в нужных местах. Тут Золотой век русской литературы, а там — Серебряный русской поэзии… Надо ли напоминать, что детективы не входят в школьную программу?

Но надо и отдать ей должное: остолбенела Людасик всего на пару секунд, а потом мягко, но решительно отобрала у меня «Сверкающий цианид» и, полистав, попросила взять на недельку.

Вот это и есть, я считаю, пробный камень! А если человек способен брякнуть, как наша препочетная и раззаслуженная Софья Геннадьевна, именуемая учениками Софген: «Детективы — это, в сущности, смакование убийства!» — значит, все, до свидания, вам направо, мне налево.

Кстати говоря, каждый приход Софген в библиотеку — настоящее для меня испытание. Я с юности опасаюсь людей, норовящих вдруг приблизить свое лицо вплотную к твоему (особенно дородных женщин с глазами, густо обведенными синим! поистине что-то вампирское!) и ни с того ни с сего возопить патетическим контральто: «Марина Алексеевна! До какой же глубины мы будем погружаться в яму бездуховности?!» или «Марина Алексеевна, дорогая моя! Что же будет с Россией? Вы в курсе последних демографических данных?!»

Так и кажется, что при каждом вопросе они вынимают из-за пазухи и швыряют в тебя здоровенный булыжник. Причем следующим, возможно, будет: «А что лично вы, Марина Алексеевна, сделали для улучшения демографической ситуации?» И что прикажете ответить на подобный вопрос? Быстро найти подходящую к случаю колкость я не умею, молчать с извиняющейся улыбкой — глупо. Поневоле начнешь шарахаться по углам — пробормотав сочувственно «угу, угу!», с деловым видом забьешься за дальние полки и уткнешься в подшивку прошлогоднего «Вестника образования». Но и там тебя неминуемо достанет что-нибудь вроде «И как-то у вас душновато, Мариночка! Темно как-то… Надо бы плафоны протереть».

Интересно, как бы она отреагировала, если бы я вломилась к ней на урок с рыданием: «Ах, Софья Геннадьевна! Что же будет со страной, где люди перестали читать?!» А потом простодушно поинтересовалась бы: «А что лично вы прочли за последний месяц?»

Софген не признает так называемую беллетристику, считая любой роман или стихотворение своего рода иллюстрацией к определенной исторической эпохе. Зато она штудирует литературу, на которую не у всякого хватит здоровья: «Сталинское окружение», «Берия» и «В застенках…» — не помню, чего именно. В истории, экономике и юриспруденции она как у себя дома. Кроме того, она всегда в курсе всех скандальных политических сенсаций. Когда она пускается в политические рассуждения, сыпля неведомыми терминами и фамилиями, я чувствую себя отпетой второгодницей, которую вот-вот вызовут к доске. После нескольких мучительных пауз я обычно вспоминаю, что меня как раз приглашали к завучу или что нужно сию же минуту повесить в учительской график библиотечных уроков.