Дочери Марса - Томас Кенилли

В тот же вечер снова на борт «Карравонга». Салли нравилось побережье и крупная зыбь, в свое время так мучившая мать. И вдававшиеся в море мысы, не хуже географической карты сообщавшие ей о местонахождении. У причала она села в один из двух шарабанов, развозивших пассажиров по городу и за реку. Наконец, знакомое грохотанье колес по Шервудскому мосту. Дом был пуст, и Салли сразу же направилась мимо расположенного неподалеку кладбища в Маклей в районную больницу, где сообщила новости старшей сестре. Та смотрела на нее так, как будто Салли удался некий головокружительный трюк. Вернулась она как раз к обеду. Овдовевший отец поразил дочь совершенно жуткой безропотностью. В конце концов, он успел получить телеграмму Наоми.

— Это добродетельный и геройский поступок, — одобрительно кивая головой и отвешивая Салли поклоны, подытожил он. — С одним условием — что вы будете заботиться друг о друге.

Когда она в который уж раз принялась разжевывать отцу, что, дескать, дочь миссис Сорли не даст ему помереть с голоду, он с ходу отмел эту идею. Потом переполняемая чувством вины Салли бросилась к самой умнице-соседке — миссис Сорли — и ввела ее в курс дела. Даже желтовато-красная дорожная пыль, и та обрела иной вид, готовясь к долгой-предолгой разлуке с Салли и донося эту разлуку до своих мельчайших частиц, сообщавших ей новое предназначение, — стать чьей угодно дорогой, только не Салли. Вдова Сорли осыпала ее похвалами, вручила банку черничного варенья в знак признательности и пригласила к чаю. Миссис Сорли, похоже, никогда не позволяла себе впадать в меланхолию по поводу кедра, сокрушившего ее брак. Одна-единственная оплошность при ударе огромным топором — то ли слева, то ли справа — фатально определила, куда рухнуть дереву, и рухнуло оно прямиком на ее мужа. Но подобного рода горестные думы никогда не витали под крышей этого дома.

Дочь миссис Сорли уже поделилась с матерью новостью, которую узнала из телеграммы сестер из Сиднея, и мать, как она сама призналась, уже знала о доблестном поступке сестер Дьюренс, а ее пятнадцатилетний сын смущенно и невнятно промямлил, мол, жаль, что он не может последовать их примеру. Салли поспешила заверить вдову Сорли, что ей не придется плясать вокруг их старичка — папа сказал, что ему вполне по силам и самому о себе позаботиться. Салли располагала массой доказательств, что их отец крепок и силен совсем как в юности. Мистер Дьюренс скорбел об умершей жене куда сильнее, чем миссис Сорли о своем трагически погибшем супруге, но сумел с этой скорбью надлежащим образом разобраться.

И не только он самолично проводил Салли до самого причала в Ист-Кемпси, но и миссис Сорли вместе с дочерью и обоими сыновьями. На сей раз миссис Сорли одарила Салли парочкой мешочков сушеной лаванды с тем, чтобы форменная одежда медсестер благоухала свежестью. Собравшиеся на палубе парохода шумной компанией молодые люди махали на прощание друзьям-приятелям, родным и всей долине. Свист и вопли почти заглушали негромкие слова прощания отца. На фоне этой толпы взвинченных до предела призывников, бежавших от тяжкой работы в Сентрал Кемпси или на убогих фермах, расставание мистера Дьюренса с дочерьми не выглядело чем-то из ряда вон выходящим. Доносившиеся с палубы крики звучали на октаву ниже, а голоса стоящих на причале женщин — визгливее, когда «Карравонг» отчалил от пирса, все дальше и дальше уходя от берегов — тех самых, где Салли накапливала снадобье для убийства матери. В пабе над причалом напивались мужчины — их силуэты были ясно видны через окно — а с балкона принадлежавшего ирландцу магазинчика, куда сбегались покупатели со всей восточной окраины города, девочка лет пятнадцати полуравнодушно взирала на давно приевшееся зрелище — отплытие рейсового парохода.

Ощутив свою отделенность от берега реки и будучи куда ближе к заболоченным поймам низовьев, Салли ощутила, что груз воспоминаний больше не довлеет над ней, что отныне она вправе на какое-то время вообще позабыть, кто она такая. Тревога за отца вмиг улетучилась. Салли снова поверила в его силы и способность противостоять невзгодам. Она избавилась от едва заметного крючка, на который сама себя поймала.

Часть I

Корпус состоял примерно из тридцати медсестер, распределенных по гражданским больницам, поскольку армия до сих пор не удосужилась обзавестись собственными госпиталями. Салли жила в квартире Наоми и работала в больнице «Коаст хоспитал», куда добиралась на трамвае. Поездки на этом виде транспорта давали ей возможность размышлять. Она регулярно просматривала военные сводки в «Геральд» и «Телеграф», которые читали другие пассажиры. Салли снова наведалась к Оноре Слэтри, форменная и служебная одежда сидели на ней безукоризненно, и к строчке не придерешься, одним словом, как Онора и обещала. Одежду даже не пришлось подгонять по фигуре, не вносить в нее вообще никаких изменений, что, судя по всему, ничуть не удивило знавшую себе цену белошвейку.

Довольно скоро, неделю спустя и около того, медсестрам вручили железнодорожные билеты до «золотого города» — Мельбурна, другого полюса общественных предпочтений и притязаний. Оба города никогда не прекращали взаимных нападок. По пути на юг — в особенности во время пересадки в Олбери, стоящем на великом водоразделе, поскольку ни тому, ни другому штату не удалось убедить соперника в превосходстве своего стандарта колеи, — на них буквально набрасывались бесчисленные женские комитеты, которые нанимали мальчишек-оборванцев перетаскивать их багаж из вагонов Южноуэльской железной дороги в вагоны Викторианской, поили их чаем и целыми фунтами скармливали им пирожные. С каждой выпитой чашкой и с каждым съеденным кусочком пирожного путы служебных обязанностей и греха ослабевали. Каждая чашка чая даровала желанное забвение. На несколько часов Салли была избавлена от дум о совершенном преступлении и о брошенном на произвол судьбы отце.

Корабль, на который им предстояло сесть, отплывал из мельбурнского порта. Назывался он «Архимед I». Сестер доставили туда на автобусе с Суонстон-стрит, даже не дав возможности убедиться в правоте притязаний Мельбурна на пальму первенства Австралии и Новой Зеландии по части городских парков и архитектурных шедевров. «Архимед I» сиял у обшарпанного пирса. Это был белый пассажирский пароход с зеленой полосой по бортам и гигантским красным крестом по центру. Наличие красного креста на борту узаконивало право судна беспрепятственно пересекать океаны и причаливать хоть в Европе, хоть где угодно, причем — хотя об этом медсестрам никто и словом не обмолвился, — без риска быть атакованным или потопленным. Чего никак нельзя было сказать об уже отправившихся в плавание караванах, не обладавших подобным иммунитетом и посему весьма уязвимых, отчего многие — ходили слухи, что даже сам премьер-министр, — втихомолку молились за их благополучное прибытие к месту назначения. И все-таки вскоре выяснилось, что и их судно подлежало светомаскировке, а членам экипажа и медперсоналу воспрещалось даже курить на палубе в темное время суток. Водоизмещение «Архимеда I», по словам Наоми — одному Богу ведомо, на каком основании она пришла к подобному заключению, — составляло 16 тысяч тонн.

Первыми на борт «Архимеда I» поднялись дамы из Нового Южного Уэльса, именно их отдававшиеся металлическим эхом звучные восклицания ознаменовали начало нового этапа карьеры для них самих и для числившегося уже в новой ипостаси «Архимеда I». Их каюты на четверых располагались на той же палубе — на уровень ниже верхней палубы, — что и огромная, словно пещера, палата, которую сделали, разобрав переборки нескольких отсеков в центральной части судна. Здесь полагалось спать в гамаках вечно готовым к конфликту санитарам.