Разделенные - Анна Пляка

— Эй, с тобой все хорошо?

Гааки смотрел на него озабоченно, Акайо медленно кивнул, продолжив резать стейк. Кивнул в ответ еще на пару каких-то вопросов, сконцентрированный на плане.

Его хотели оставить здесь спать. Нужно было запомнить, куда положат ножи. Нужно было сделать так, чтобы в больницу его доставили не скоро.

Тут план застопорился. Чтобы все получилось, дом должен был быть пустым.

Акайо понимал, как легко сделать это, но все равно будто натыкался на непреодолимую преграду в размышлениях.

Наконец, ему удалось превратить ощущение неправильности собственного плана в подходящие слова.

Если он убьет этих людей, чтобы завершить свое дело, это будет бесчестно. Хоть он и кайн, а они эндаалорцы, они не ожидали нападения. Не считали его врагом.

Он впервые проговорил это в своей голове. Эндаалорцы, ни один из них, ни мгновения не считали его своим врагом. Даже поверженным или плененным врагом. Он был для них скорее чем-то вроде зверушки, по глупости повредившей лапу. За которой надо присматривать, чтобы этого не повторилось. Которой нужен был хозяин просто потому что она — зверушка.

“Безобидная зверушка”, безжалостно уточнил он.

Для этих людей, строящих огромные дома, создающих невиданные машины, вся армия ясного императора была всего лишь стаей безобидных зверушек.

Его потрясли за плечо. Рядом с обеспокоенным лицом сидел Гааки.

— Эй, Акаайо, что с тобой? Я же вижу, что тебе плохо.

Акайо сглотнул, не отрывая взгляда от тарелки. Стейк на ней был разрезан на такие крохотные части, что их следовало бы есть ложкой. Акайо разжал будто ставший чужим кулак, выпустив такой острый, такой соблазнительно близкий нож. Узкая полоска стали упала на стол, зазвенев плохо сделанным колокольчиком. Соскользнула на светлый пол, дрожа и пуская блики. Затихла.

Побледнело доброжелательное лицо Гааки. Лааши невыразительным голосом попросил Акайо встать, подвел к разложенному дивану, предложил прилечь. Отошел, не выпуская из рук поводок, который легко удлинялся, пока тот, кто его держал, этого хотел.

Акайо лежал, глядя в потолок. После накатившей на него волны в голове не осталось связных мыслей, только какие-то ошметки вроде тех, что иногда выносит на берег после кораблекрушения.

Женщина, которая починила бокс, была по-своему права. Но принять то, что всю жизнь ему врали, было гораздо сложней, чем вонзить меч себе в живот.

Шепотом ругались хозяева дома. “Дурак, он же кайн, только-только из армии, таким даже ручку не дают!” “Ты бы предупредил хоть, я-то откуда знал?! Ты бы еще бомбу домой притащил!”

Кажется, им все-таки было страшно. Так же страшно, как людям, которые внезапно поняли, что принесли из леса тигра, приняв его за домашнюю кошку.

Акайо вдруг подумал о том, что кровных братьев здесь, наверное, нет. Точно так же, как нет традиции есть палочками и носить широкую многослойную одежду. Он приподнялся, заглянув за спинку дивана.

Лааши и Гааки целовались, сидя рядом за столом.

Акайо смотрел на них несколько мгновений, затем снова лег. Его разум хотел просто положить этот свиток на полку, но Акайо заставил себя не делать этого. Постарался вспомнил все, что когда-либо слышал о том, чтобы мужем и женой были мужчины.

Вспоминалось мало. Такого просто не бывало. Семья — это для рождения детей, жена должна подчиняться мужу, как все женщины подчиняются мужчинам. Мужчина в роли жены — это неестественно, это попросту невозможно.

Как и женщина, чинящая сложный механизм и дающая советы стоящему выше нее по рангу. Да и вообще женщина, дающая советы мужчине...

Думать обо всем этом должно было быть страшно. Это ведь разрушало какие-то фундаментальные основы, правила, по которым жила империя. Наверное, он испугался бы всего, что увидел в этом доме. Если бы вообще мог испугаться сильнее, чем сейчас.

Акайо медленно перевернулся на бок, свернулся клубком. Он спал так в детстве, до того, как ему сказали, что воины императора должны спать на спине и держать руки над покрывалом. До того, как его начали учить быть хорошим солдатом.

***

Он проснулся и сел раньше, чем Лааши коснулся его плеча. Тот тут же отдернул руку, вымученно, как показалось Акайо, улыбнулся.

— Доброе утро! Нам на рынок пора. Перекусим сейчас по-быстрому…

Они позавтракали парой сооружений из двух ломтей хлеба, между которыми топорщились зеленые листья. В высоких, неестественно прозрачных стаканах пузырилась какая-то жидкость, слишком сладкая, чтобы утолять жажду. Гааки еще спал, с головы до ног замотавшись в покрывало, только волосы разметались по подушке. Акайо заметил, какие взгляды то и дело бросал на него Лааши, и тихо спросил, подавляя желание спрятать вопрос за цветистым стихом:

— Ты теперь боишься?

Лааши подавился, раскашлялся. Акайо ждал ответа, не шевелясь.

— Ну и вопросы ты задаешь, парень… — наконец выдавил Лааши, запустив пальцы себе в волосы. — Я вообще-то с кайнами каждый день работаю, и нет, не только с рабами. Вы нормальные парни в целом, просто…

Он замолчал, не зная, как продолжить. Акайо безжизненным голосом подсказал:

— Ты давно не видел таких, как я.

Лааши принужденно засмеялся.

— Вроде того, ага. Иногда ты вроде человек как человек, а иногда я на тебя смотрю, и вижу… — он замялся, подбирая сравнение. Акайо молчал, желая услышать то, что на самом деле думает этот человек, а не подтверждение своих мыслей. — О! У вас мечи такие вроде есть, длинные, изогнутые. Красивые, обалдеть. И острые. Такие острые, что неловко рукой двинешь, и все, нет руки.

Акайо опустил голову. Меч? Он выглядит так? Раб, которого можно продать, которого водят на поводке, который боится спать в боксе?

Он понял, что вот-вот рассмеется, не веря услышанному, как смеются обреченные и безумцы. Вместо этого откусил еще кусок хлеба с зелеными листьями, добрался до спрятанной между ними котлеты. Прожевал, запил неприятной водой, щиплющей небо.

Наверное, эта еда считалась здесь вкусной, во всяком случае, Лааши поглощал ее с видимым удовольствием.

Акайо предпочел бы миску рассыпчатого риса, которым кормили в армии всех, от солдат до генерала.

На рынок они приехали быстро, но не так, как вчера. Возможно, потому что Лааши пожалел его. Акайо было противно от этой мысли, от самого себя, и, по правде говоря, от всего, что составляло генерала Акайо. Ему было неприятно думать об этом, но он все равно думал и презирал себя за то, что он себя презирает. Эти мысли были похожи на колесо повозки, которое раз за разом проезжает по одному и тому же месту, сминая траву, превращая ее в дорогу, а затем размазывая эту дорогу в грязь.

Они добрались до платформы как раз тогда, когда к ней подъехал кар с остальными рабами, а кроме него — сияющая белизной машина с рисунком тигра на боку. Тигр разорвался посередине открывшейся дверью, из которой торопливо выскочил человек-табуретка, подал руку женщине, выходящей следом. Она только фыркнула, выбравшись без его помощи, глянула на еще не поднявшихся на платформу рабов. Спросила сердито, отбрасывая с лица тонкую прядь, выбившуюся из высокой прически: