Хищник - Макс Мах

«Красавица!»

– Дарья Дмитриевна! – еще настойчивее, чем прежде, позвал Кирилл и взял ее за руку. – Даша!

– Да? – рассеянно обернулась она. – Что? – очнулась Дарья от «зачарованного сна».

А музыка, глядите-ка, уже закончилась. И красавица-пианистка, оказавшаяся и в самом деле высокой и грациозной, встала из-за рояля и улыбнулась Дарье.

– Вам понравилось? – А голос у нее оказался под стать внешности, высокий, но с хрипотцой и особыми обертонами, намекавшими скорее на альт или даже виолончель, чем на скрипку. Мрачность исчезла с лица женщины, и теперь оно выглядело почти нормальным, хотя Дарья и не взялась бы объяснить, что именно заставило ее употребить слово почти.

– Вам понравилось?

– Да, очень! – вернула улыбку Дарья. – Вы великолепная пианистка! Мне кажется, я лишь раз в жизни слышала нечто подобное.

– Когда-то давно? – в улыбке пианистки возникло нечто, намекающее на оскал охотящегося зверя. – В далекой стране?

– Да, – почти непроизвольно подтвердила Дарья. – Далеко. Давно.

– Счастливица! Что он играл?

«Он? Откуда она знает, что это был мужчина?»

– Листа, мне кажется.

– Лист замечательно подходит для интерпретаций, – кивнула женщина, словно бы соглашаясь с мнением собеседницы. – Он полон глубины, внутренне сложен и непрост технически. Хороший выбор!

– Не знаю, право! – опешила от такого напора Дарья.

– Вы чудесно играли, сударыня! – вступил в разговор Кирилл. – Смею ли я предположить, что имею честь говорить с самой Лизой ван Холстед?

– О, нет, сударь! – рассмеялась незнакомка. – Но я польщена! На самом деле я всего лишь любительница, и ничего больше. А Лиза – гений!

– И тем не менее… – возразил Кирилл и тут же спохватился, что ведет себя неучтиво. – Но мы не представлены. Кирилл Иванович Коноплев, к вашим услугам!

– Дарья Дмитриевна Телегина, – назвалась Дарья.

– Грета Ворм, – улыбнулась женщина, которая и вообще, судя по всему, не скупилась на улыбки. – Или лучше назваться на русский лад? Тогда я Грета Людвиговна.

– Что ж, Грета Людвиговна, – Дарья уже вполне пришла в себя, – вы действительно великолепны. И совершенно неважно, любитель вы или профессионал. И по-русски вы говорите как природная русачка.

– О, это пустяки, – сейчас смеялись лишь глаза женщины, но Дарье показалось, что это опасный смех. – Я так на семи языках изъясняюсь. Но зато на всех прочих у меня чудовищный фламандский акцент. Так что там с Листом? Не хотите обсудить за чашкой чая?

– В чайной на Фурштатской? – предложила Дарья.

– Завтра.

– В полдень?

– Великолепно! – И, чуть склонив голову в прощальном поклоне, Грета Ворм не торопясь пошла прочь.

– А что не так с Листом? – поинтересовался Кирилл через минуту, когда они вернулись к своему столику.

– Похоже, у нас был один и тот же любовник, – рассеянно ответила Дарья, она думала сейчас о Грете и Марке, о тайне и печали, и о надежде, разумеется, то есть о том, что принесет ей завтрашняя встреча в чайной.

– Кажется, я начинаю ревновать, – мягко напомнил о своем существовании Кирилл.

– У вас нет ровным счетом никаких оснований.

– Хотите сказать, нет прав?

– И прав, – согласилась Дарья, – и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!

Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами – кухня в «Домино» и в самом деле, оказалась отменная, – играли в рулетку и блэк-джек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью – во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, – поднялись наверх, в «Королеву Роз». Тут, собственно, все и случилось.

Дарья лениво огляделась, осматривая гостиную – открытая двустворчатая дверь, занавешенная тяжелой портьерой, вела дальше, в спальню, – и, подойдя к разожженному камину, поставила бокал с шампанским на полку.

– Прелестно! – сказала она, поворачиваясь к Кириллу, и получила удар в солнечное сплетение. Хороший удар. Точный и сильный. Такой, что убить не убьет, но на пару минут «стреножит», сложив пополам, словно наваху, как нечего делать.

«Что за?..» – но додумать не удалось, стало очень больно, и дыхание прервалось. А когда задыхаешься, и в глазах темно от недостатка кислорода, ни о чем не думаешь, кроме как глотнуть воздуха. Даже о боли. Тем более о том, за что вдруг или с какой стати?

Очнулась мокрая от пота, с бешено бьющимся сердцем и кляпом во рту. Оказалось, сидит в кресле, привязанная к нему за руки и за ноги, а когда и как туда попала, даже не запомнилось. Одно очевидно – это не игра в «сделай мне больно», не прелюдия к любви пожестче. Не в той позе она пришла в себя, да и одежда вся на месте, даже панталоны. Так что не вертеп порока, а скорее миракль[16] на тему великомученичества. Хотела было спросить об этом своего коварного «дружка», но кляп мешал не только дышать. Говорить он мешал еще больше.

– Очухались, сударыня? – Кирилл стоял перед ней, смотрел как ни в чем не бывало, курил папиросу. – Можете не отвечать, вижу, что сознание к вам вполне возвратилось, а посему хотелось бы сразу перейти к делу. Женщина вы, Дарья Дмитриевна, не только красивая, но и умная. Это факт. Впрочем, вы ведь не Дарья и не Дмитриевна, не так ли?

Намек на истину прозвучал ударом погребального колокола.

«Что он знает?!»

– Я ведь как думал? – продолжал между тем Кирилл, слегка покачиваясь на пятках. – Охмурю какую-нибудь пишбарышню, осчастливлю девушку по полной программе, так она мне все свои мелкие секреты – ну, те, до которых допущена, – сама в клювике принесет, даже просить не придется. И ведь это только звучит так просто, Дарья Дмитриевна. На самом-то деле подобраться к Арсеналу ой как не просто. Но я подобрался, как видите. Два года жизни и кучу денег потратил, но на бал к губернатору попал, и в заводоуправление тоже. А там вы. Но вас, простите на грубом слове, и ловить не пришлось, сами клюнули. Не так ли, Дарата Довмонтовна?

Вот тут ее проняло по-настоящему. Услышав «родное» имя, Дарья на мгновение даже утратила самоконтроль. Вздрогнула. Открылась извергу – а то, что Кирилл тать, она уже поняла, – показала свою слабость. Но, с другой стороны, не из железа же она сделана, право слово!

– Вы что же, госпожа капитан-инженер первого ранга, – хищно улыбнулся Кирилл, заметивший верно, как Дарья дает слабину, – не знали, что других женщин в штаб-офицерских званиях в вашей армии всего трое? Вас вычислить, уважаемая, для кадрового разведчика, – а я, увы, кадровый, – это и не задача вовсе, а баловство. Однако положение ваше в Народно-Освободительной армии Тартарской Республики кардинальным образом меняет ваше, Дарата Довмонтовна, положение относительно меня. Вы понимаете? – он пыхнул папироской и замолчал на мгновение, давая Дарье вполне прочувствовать свое незавидное «положение». – Пишбарышню я бы побаловал, наверное, да и отпустил с богом. Куда она, на самом-то деле, с моего крючка денется? Однако вас, госпожа Эгле, я отпустить не смогу. Вот это та мысль, которую я хотел бы довести до вас в первую очередь. Остальное, как говорится, производные. Будете сотрудничать, переброшу вас в тихое спокойное место. Обеспечу комфортом в пределах разумного, и будете себе жить-поживать, помогая нам разобраться, что там у вас, к чему. А нет так нет. Мне терять нечего и бояться тоже нечего. Все равно всё расскажете. И сделаете всё. Буквально всё, о чем попрошу. И в тихое место, в конце концов, уедете. Но уже без комфорта. Поскольку ни к чему. Денег на вас и так потрачено столько, что подумать страшно. Но комфорт – это ведь от лукавого. Кто о нем думает, когда больно? А вам будет больно, и сейчас, и, что важнее, потом, потому что потрошить я вас стану здесь и сейчас. В полевых условиях, так сказать. Без медиков и лекарств. По старинке. Убить не убью, – усмехнулся он, видя, должно быть, по выражению ее глаз, что своего добился, – но покалечу наверняка. А это, знаете ли, тот еще геморрой, жить со всеми этими «приобретениями». Так что думайте. Даю вам пять минут на осмысление моих слов, и продолжим с Божьей помощью.