Пленники старой Москвы - Анна Князева

Отец в тот же день уехал в Подольск, а Белая Бабушка стала жить с нами в нашей двенадцатиметровой комнате. Она спала на своей кровати, а мы с мамой – на диване с откидными круглыми тумбами. По вечерам Белая Бабушка подолгу сидела на стуле и смотрела в окно.

Однажды я спросила у мамы:

– Что она делает?

Мама ответила:

– Наверное, молится.

С тех пор я знаю, что молиться можно даже так, глядя в окно.

Постепенно мы с мамой перезнакомились со всеми обитателями нашей квартиры и узнали от них много интересных историй. Днем двери комнат были открыты, все жили одной общей жизнью.

Самую большую комнату, слева от входа, занимал известный кардиолог, профессор Леонтий Яковлевич Белоцерковский. Ему и его жене Серафиме Васильевне принадлежала еще одна, смежная комната.

В следующей комнате, дальше по коридору, проживала семья их дочери, Нины Леонтьевны. Она тоже была кардиологом и работала вместе с отцом. Ее муж Владимир Сергеевич Ротенберг служил зубным техником. Это были тихие интеллигентные люди, которые говорили между собой то по-русски, то по-французски.

К слову сказать, французским языком владели не только они. Две комнаты напротив, в нашем ряду, принадлежали старушкам, бывшим медсестрам Софье Васильевне и Елизавете Петровне. Они когда-то работали с профессором, но к тому времени уже вышли на пенсию. Елизавета Петровна рассказывала, что служила медсестрой у Антона Павловича Чехова. Такие разговоры возникали часто и были всем интересны. Софья Васильевна не имела и доли подобных заслуг, но зато она была родной сестрой Серафимы Васильевны, жены профессора Белоцерковского.

Когда я заходила к кому-то из них в комнату, мне говорили:

– Инночка пришла с la poupée[1].

С этой la poupée охотнее всего я заходила в комнату к бывшей санитарке профессора Александре Филипповне, еще одной жительнице нашей большой квартиры. Александра Филипповна была абажурщицей. На пенсии она стала шить абажуры. В ее комоде хранились куски нежнейшей шелковой ткани, кружев, лент и бахромы. Их обрезки доставались мне для игры в лоскутки.

Все эти милые бабушки, включая профессорскую жену Серафиму Васильевну, никогда не выходили на кухню в халатах, а только хорошо причесанными и прибранными. Драгоценностей никто из них не носил, потому что все жили бедно.

Правда, через много лет я узнала: это было не совсем так…

Одну из девяти комнат нашей квартиры занимали мы с мамой и Белой Бабушкой, которую на самом деле звали Еленой Викторовной. Еще одну – Фаина Евгеньевна Глейзер. Она служила в какой-то скучной конторе и сама по себе была мало чем примечательна. Другое дело – ее дочь с красивым именем Лиля. Она и сама была словно цветок – тонкая, прозрачная, нежная и очень красивая. Лиля была студенткой.

В последней, девятой комнате у кухни, жил бывший генерал царской армии Михаил Георгиевич Еремин. Он был крепким, лысым, ходил по квартире в высоких сапогах и во френче. Я ни разу не видела его в пижаме или в штатской одежде. Зато его жена, бывшая барыня Вера Михайловна, носила роскошный шелковый халат, из-под которого виднелось жабо ее кружевной кофточки. Они были бедны как церковные мыши. И если бы их не подкармливал прославленный агроном-биолог с третьего этажа, они бы умерли с голоду.

Конечно, жильцы нашей квартиры делились друг с другом продуктами. И когда к нам из Подольска приезжал папа и привозил мешочек муки, мама пекла пироги и всех угощала. Одна барыня-генеральша держала фасон. Теперь я понимаю: самым страшным для нее было поступиться своей гордостью.

Вот я и рассказала обо всех, кто жил в нашей квартире, и словно окунулась в то время. Что касается засовов на дверях, этого не помню. Двери постоянно были открыты. А ведь засовы, как вы сказали, располагались со стороны коридора. Вот я их и не видела.

Когда Катерина проснулась, на часах было восемь. Накинув халат, она вышла в гостиную. Сквозь большое чистое стекло в комнату светило веселое летнее солнце. Герман стоял у окна и завязывал галстук.

– Я заказал завтрак в номер.

– Очень хорошо. – Катерина села за стол. – Не хочется идти в ресторан.

– Знаешь, я уже привык жить в гостинице. Не так это плохо.

– А мне надоело.

– Я говорил тебе, что подписал договор?

– Архитектор мне позвонил. Работы начались три дня назад.

Трубников затянул узел галстука, прошел к столу и сел напротив жены.

– Не слишком их торопи.

Качнув головой, Катерина заметила:

– Думаю, месяца три мы еще здесь поживем. – Она улыбнулась. – К твоему вящему удовольствию.

В дверь постучали.

– Войдите! – Крикнул Герман Андреевич.

В номер вкатилась тележка, за ней вошел официант в белом кителе. Он ловко сервировал завтрак. Трубников взял пиджак, достал портмоне и сунул ему сотенную. Официант вышел из номера, прикрыв за собой дверь до щелчка.

– Ну что! – Герман Андреевич потер руки. – Вкусим дары гостиничной кухни?

Вкусить дары им помешал телефонный звонок. Катерина сняла трубку.

– Слушаю.

– Это Олег Исаев, прораб.

– Здравствуйте.

– Вам нужно приехать.

– После завтрака я как раз собиралась…

– Нет, вы не поняли, вам нужно приехать немедленно!

Из трубки вдруг послышался другой, незнакомый голос:

– Говорит следователь Кирпичников. Жду вас в вашей квартире. Немедленно приезжайте.

– Что случилось?

– Приедете – расскажу.

Прислушавшись, Герман спросил:

– Что там? Кто это?

– Следователь… – Катерина растерянно протянула ему трубку.

Когда он произнес: «Слушаю!» – в ответ раздались только гудки.

Трубников спросил:

– Что он сказал?

– Надо приехать.

– Куда?

– На квартиру.

– На Мясницкую?

– Куда же еще…

Герман потянул себя за нос, однако, перехватив взгляд жены, опустил руку и нервно спросил:

– Зачем? Не сказал?

– Думаю, тебе нужно поехать со мной.

– Прости, не могу. У меня назначена встреча.

– Пожалуйста…

– Ну хорошо.

Герман позвонил секретарше и велел отменить встречу. Закончив разговор, несколько секунд постоял, как будто что-то припоминая, потом быстро спросил: