Проклятие для Обреченного - Айя Субботина

Отшельник выбрал Намару.

Я пряталась на лестнице и все слышала: его сухое уведомление о том, что император пожелал, чтобы он взял в жены северянку из достойного рода, и лично будет проводить обряд Единения по всем законам халларнского народа. Когда Намара залилась счастливыми слезами, я не выдержала и сбежала, лишь бы не слышать, как она же потом будет визжать от триумфа.

До сих пор не могу поверить, как могла забыться и поверить, что он передумает.

В конце концов, Намара правда красивее меня. А формальности с наследованием… Тиран-император довольствуется формальностями – это так же очевидно, как и то, что после рассвета наступит полдень, а потом вечер и закат. Кроме того…

Я испытываю отвращение от одних лишь воспоминаний, но после того, как я сбежала из купальни, генерал недолго проводил время в одиночестве. Сестра развлекла его. Видимо, достаточно «постояв на коленях», раз провела с Тьёрдом всю ночь.

Но гнев, в котором я сжигаю собственное унижение, моментально гаснет, когда утром следующего дня в Красный шип снова являются Скорбные девы. И на этот раз никто не становится между мной и печатью, никто не говорит Старшей жрице, что она слишком усердно режет северный народ и перекармливает своего кровожадного бога.

Никто не заступается за меня, когда она прижигает мои ладони печатью.

И, глядя на меня с высоты своего роста и положения, выносит приговор:

— У тебя есть три дня, чтобы очистить душу молитвами и подготовиться ко встрече с Видящим. Не бойся, дитя, - говорит снисходительно, но это триумф собаки, которая дождалась, пока хищник отвернется, и стащила у него обглоданную кость. – Скоро ты встретишься с богом.

Но я боюсь.

Очень боюсь.

И мысль о том, чтобы встать на колени ради спасения собственной жизни, больше не кажется такой уж порочной. Только теперь это уже не имеет значения, потому что генерал мог бы отвоевать Избранную жертву своим правом взять ее в жены. Но он уже выбрал жену, и это – не я.

— Я так рада за тебя, - на все том же безупречном халларнском говорит Намара, обнимая меня за плечи и фальшиво расцеловывая в щеки. А когда никто не видит, уже на родном языке, шипя довольной гадиной, добавляет: - Мы с мужем обязательно забудем помолиться о тебе. Надеюсь, ты будешь думать об этом, когда тебя выпотрошат словно рыбу.

У отчаяния вкус пепла и могильной пыли. Я пытаюсь запить его жадным глотком вина, но становится только хуже. Старая Ши с горем пополам уводит меня подальше с глаз отчима и сестры, которые слишком заняты возведением планов на счастливое будущее в качестве родственников одного из самых влиятельных людей в нашем новом порядке.

На кухне, где я, согнувшись и сгорбившись под гнетом безысходности, сижу на маленькой колченогой скамейке, кухарка начинает хлопотать над моими ладонями. Пытается смазать жиром с какими-то целебными травами, причитает, что теперь мои руки похожи на брошенное на жаровню сырое мясо.

— Не стоит, - я слишком резко и грубо вырываю ладони из ее пухлых рук, грубо, забыв о боли, вытираю мази о домашнее платье. – Это уже неважно. Все равно через три дня эта боль уже не будет иметь значения. Какая разница, обожженные ли у меня руки, если я все равно сгорю?

Старая Ши прикрывает лицо передником, очень стараясь сделать вид, что не плачет, но ее объемное тело слишком выразительно трясется. Сейчас мне меньше всего на свете хочется утешать других, потому что моя собственная участь предрешена, и что бы я ни делала в отведенные дни – это уже не имеет никакого смысла. Но она… Она была рядом, ее сын отдал жизнь, чтобы спасти меня, и последние годы мы стали друг для друга кем-то вроде утешения. Поэтому, собрав волю в кулак, приобнимаю ее за плечи и говорю, что все обязательно будет хорошо, и что скоро я увижусь с ее сыном, и обязательно буду присматривать за ним так, как он присматривал за мной.

— Вот, - Старая Ши немного пугливо озирается по сторонам, внезапно перестав плакать, когда понимает, что в святая святых кастрюль и поварешек остались только мы. – Спрячь куда-нибудь.

Я успеваю глянуть лишь мельком: маленький тонкий пузырек с парой капель вязкой черной жидкости, закупоренный простой пробкой. Выглядит как капли от бессонницы, которые наш домашний лекарь готовил матушке в ее последние дни, чтобы унять боль и смягчить ее снами и забвением.

Не расспрашивая, прячу склянку за отворот пояса домашнего платья, но все равно вопросительно жду хоть какие-то пояснения.

  — Это… совсем немного, - говорит кухарка, - но тебе будет не страшно. Совсем не страшно и не больно. Твоей отец будет гордиться, что его дочь не рыдает и не просит пощады у мерзких кровопийц.

Как будто мне должно стать легче от этого.

Я знаю, что в крови, что течет по моим венам, есть кровь великих воинов и даже королей, отважных и бесстрашных людей, смелых мужей севера, которые смеялись в лицо смерти и шли с ней, как с равной. Но стоит подумать о том, как жертвенный кинжал прикоснется к моей шее, и от страха начинают трястись колени и стучать зубы.

Может быть, я не дочь своих родителей?

Почему мне не все равно, буду я жить или умру?

Остаток этого дня и весь следующий я провожу без сна и покоя, скитаясь по замку, словно призрак, пугая воронье и летучих мышей. Обрываю ногти, пытаясь сорвать ошейник, в последнем приступе отчаяния начинаю ковырять ножом замочную скважину и за этим занятием меня застает отчим. Просто так, как всегда, не трудясь даже постучать, вламывается в мою комнату. Буквально перекатываясь через порог всем своим огромным весом и короткими косолапыми ногами.

Смотрит на нож в моей руке, который я даже не пытаюсь спрятать за спину.

Ухмыляется и медленно закрывает за собой дверь.

Я знаю, что сейчас будет.

И хвала богам и предкам, которые присматривают за мной с того света, что в этот раз я хотя бы вооружена - и он десять раз подумает, прежде чем совать ко мне свои толстые вечно потные ладони.

— Снова пытаешься ослушаться? – спрашивает Геарат, переваливаясь с ноги на ногу, как жирный гусь. – Откуда в тебе столько глупости?

— Это моя комната, - пытаюсь оттянуть время, чтобы осмотреться и выбрать удобную для защиты позицию.

Он толстый и неуклюжий, но по какой-то совершенно непонятно мне причине богам было угодно одарить его даром повелевать эфиром. Тем немногим, что от него осталось в наши смутные времена. И даже если мне повезет достать толстяка ножом и сквозь слои жира найти уязвимое место, он успеет испепелить меня заживо.

В прошлые разы я всегда успевала позвать на помощь и устроить переполох, а Геарат побаивался огласки. Мой дядя – младший брат матери – хоть и не большой ценитель родной крови, все же с удовольствием бы воспользовался этой причиной, чтобы заполучить законный повод пойти на отчима войной.