Битвы божьих коровок - Виктория Платова

— Вы не в курсе, чем он занимался в последнеевремя? — спросил у Насти стажер, увязавшийся за ней на кухню.

Настя вытряхнула пепельницы в мусорное ведро и принялась состервенением их мыть.

— Так вы не в курсе? — продолжал наседать Пацюк.

— Я не знаю… Мы не виделись три года… Тогда он былстудентом культпросветучилища.

— А потом?

— Он почти не звонил. — Если следователю Настясоврала, то от сопровождающего решила отделаться полуправдой.

— Да… — Пацюк закатил глаза. — Время такое. Всесвязи рвутся. Тем более — родственные…

— А разве вы не установили, где он работал? Впрочем,глядя на кислую физиономию Патока, она уже предчувствовала ответ — нет, неустановили.

— А его подруга? Разве она не знала?

— Смекаете, — поощрил Настю стажер. — Вамнужно работать в органах. А насчет его подруги… Она этого не знала… Да ее и неособенно трясли. И никого не трясли. Случай-то ясный.

Настя намертво завинтила кран: “ясный случай”, с которымникто не хотел возиться, произошел с ее младшим братом. Любимым и погибшим.

— Ну все, — сказала она. — Я уже здесьосвоилась. Спасибо вам.

Это был прозрачный намек, и Пацюк его понял.

— Уже ухожу. Если что — звоните.

Он вынул из нагрудного кармана пиджака ручку и что-тонацарапал на обоях у двери.

— Это мой домашний. Или нет… — Он неожиданнопередумал. — Я сам вам позвоню. Завтра с утра. Часов в одиннадцать.Ничего?

— Ничего.

Когда Настя вернулась в комнату, Пацюк застенчиво перерывалстопку с видеокассетами.

— Вы не возражаете, если я возьму несколько?

Чужие люди роются чужими руками в Кирюшиных вещах… Да ещесобираются умыкнуть их самым наглым образом!..

— Не возражаю, — только и смогла выговорить Настя.

— Вот. Четыре штуки. Завтра принесу. Спокойной ночи. Приятнобыло с вами познакомиться. И до завтра…

…Когда за стажером захлопнулась дверь, Настя опустилась накраешек кровати. Как же она устала! А как мечтала приехать к брату! Все эти тригода. И вот она здесь, а Кирюши нет. И никогда больше не будет. Есть дурацкиеподушки и дурацкое видео, дурацкие кассеты и дурацкие пепельницы, а Кирюши нет.Все эти вещи, сиюминутные и непрочные, равнодушно пережили своего хозяина. Итеперь так же равнодушно взирают на Настю.

Нет. Плакать она больше не может.

И почему только она не настояла на том, чтобы сына назвалиКириллом? Ведь она хотела, а Заза решил — Илико. И мальчика назвали этимименем, и многочисленная родня Зазы — зугдидская и цхалтубская — очень этомурадовалась. А у Насти не было никакой родни, кроме Кирюши. Да и сам Иликоникогда не принадлежал ей по-настоящему. Он был сыном своего отца, Зазы.

Настя вытащила из потертой сумочки кошелек: в большомотделении лежала одна большая фотография, склеенная из двух маленьких: Кирилл иИлико. На фотографии им обоим было по восемь. Два маленьких восьмилетнихмальчика, между которыми нет ничего общего. Сейчас Илико двенадцать, почтивзрослый, похожий на настоящего хевсура. На Зазу.

…Настя вышла замуж, когда ей едва исполнилось семнадцать.Нет, не вышла, — бросилась, как в омут с головой, так будет вернее. Запервого встречного, а им оказался Заза Киачели. Он был вдвое старше ее, но наэто можно было закрыть глаза. Вот она и закрыла. И свою первую брачную ночьтоже провела зажмурившись. От Зазы пахло крепким потом и крепким хозяйством, онне тратил время на нежность. Какая уж тут нежность, если на тебе веригами висятвиноградник и сыроварня. И с десяток инжирных деревьев.

Заза Киачели появился в пыльном городишке у моря за год допоявления на свет Кирюши. Насте тогда было восемь: девочка с косичками и вечноразбитыми коленками. И пока она подрастала, подрастал и дом Зазы — на южнойоконечности Вознесенского, у скал, лицом к морю. Он завершил строительство втот год, когда погиб их отец. И посватался к Насте в год, когда умерла их мать.

Настя до сих пор помнила день сватовства во всехподробностях: было самое начало ноября, она только что привела из продленкиКирюшу и чистила картошку на ужин. Картошки оставалось не так уж много, амамину пенсию по утрате кормильца они бездарно профукали в луна-паркеобластного центра, куда ездили в воскресенье. Теперь сахарная вата инизкорослые (кустарного производства) американские горки вылезали им боком.

Тогда-то в квартире и раздался звонок. Настя пошла открыватьи страшно удивилась, увидев на пороге Зазу. До этого она встречалась с ним лишьтри раза: на похоронах отца, на похоронах матери (Заза здорово помог им, далденег на поминки. Он всегда принимал самое деятельное участие во всех свадьбахи похоронах). Третий раз она встретила его совершенно случайно — на базарчике,когда покупала селедку. Заза помог ей выбрать селедку покрупнее и пожирнее,заплатил за покупку и даже попытался всучить ей сто рублей. Большие по темвременам деньги!

— Бэдным сыротам, — сказал он с неподдельнымсочувствием, неподдельно коверкая русские слова.

Настя оскорбилась и швырнула бумажку в заросшее лицо Зазы.Она отхлестала бы его и селедочным хвостом, если бы не боялась за последствия.Уже вдогонку ей полетели слова Зазы — то ли восхищенные, то ли осуждающие:

— Гордая. Прямо грузинка…

И вот теперь Заза стоял на пороге с кувшином в руках ибольшой корзиной: поздний виноград и гранаты.

— Я войду? — спросил он и, не дожидаясь ответа,отодвинул ее литым плечом и прошел в квартиру.

Настя, холодея от ужаса, проследовала за ним. Грузинрасположился на кухне, по-хозяйски достал из шкафчика три стакана и кивнул ей:

— Зови брата.

Но звать Кирюшу не пришлось: он пришел сам, вцепился вдверной косяк и теперь исподлобья взирал на чужого черного дядьку.

— Гамарджос, — по-волчьи оскалив сахарно-белыеклыки, поприветствовал Кирюшу гость. — Ну, давай знакомиться. Я — дядяЗаза.

— Я знаю. — Кирюша не испугался волчьего оскала,он никогда ничего не боялся. Не то что трусиха-сестра. — Вы грузин.

— Хевсур, — поправил Кирюшу Заза и разлил по стаканамвино. И снова обратился к Насте:

— Вино — мое, дэвочка. Фрукты тоже мои.

Настя хотела было убрать третий стакан, но Заза остановилее.

— Пусть он тоже выпьет.

— Он ребенок… Ему только восемь лет…

— Он мужчина, — веско сказал Заза. — Пустьвыпьет чуть-чуть.

Возражать Настя не решилась. Она никогда никому невозражала.

После нескольких глотков Кирюша был отправлен в комнату, аЗаза, постоянно сбиваясь на грузинский, приступил к изложению своей просьбы.