Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

улицы, разнообразие красок и цветов, непринужденный девичий смех и даже просьба старушки перевести через улицу.

Но вот высокая каменная стена. Колония...

Осужденные построены на утреннюю линейку. В глаза бросается удручающе-серый цвет: забора, построек, одежды, лиц. Председатель совета коллектива воспитанниц колонии громко подает команду, которая звучит здесь ежедневно: и сегодня, и вчера, и пять, и десять, и двадцать лет назад.

– Равняйсь! Смирно!

Председатель чеканит шаг, докладывает:

– Товарищ начальник колонии...

Васильченко прерывает ее жестом:

– Здравствуйте, воспитанницы!

– Здравия желаем! – отвечают осужденные хором.

После линейки – развод. Часть колонисток отправляется на занятия в школу, часть – в ПТУ, остальные – в производственные мастерские. Мы же собираемся в кабинете начальника колонии на утреннюю оперативку.

Трофим Мефодиевич Климук начал с доклада про обстановку в зоне на протяжении минувших двух выходных дней. Особенное беспокойство заместителя начальника колонии вызывает поведение воспитанницы Фомковой, которая высказывала в отделении мысль о побеге. О Фомковой я уже слышал. Она осуждена к десяти годам за соучастие в убийстве, в колонию прибыла недавно. Из доклада начальника отряда узнаю, что Фомкова взята на списочный учет, то есть запрещается брать ее на любые работы за пределами жилой зоны. Любовь Георгиевна Пятецкая сообщила также, что с Фомковой проведены несколько профилактических бесед.

Следующей берет слово Фаина Семеновна Шершер, директор школы. Говорит о волнениях, которые нарастают среди воспитанниц, особенно по пятницам, перед выходными. Фаина Семеновна просит у администрации разрешения за счет сокращения самоподготовки отпускать девушек на час раньше из школы. Для стирки. Отдельно вспомнила об утюгах. За каждым столом в бытовой комнате закреплено по одному. Утюги перегреваются, горят. Необходимо закрепить по два за столом.

Начальник колонии с этим соглашается и открывает журнал учета обращений воспитанниц в часы личного приема.

– Есть одна жалоба на медсанчасть, – начинает она. – Не буду называть имя, но одна из сотрудниц позволила себе высказаться в таком духе, что у нас тут, мол, не санаторий, нужно было на свободе лечиться. И медикам, и всем другим сотрудникам, извините, хочу напомнить: наши дети лишены одного – свободы. И ничего больше, подчеркиваю. Права на качественное медицинское обслуживание, как и советского гражданства, их никто не лишал.

Я насторожился. Где-то я это уже слышал. Стоп! Это было сказано бывшим начальником колонии Надеждой Ивановной Минеевой буквально два дня назад в этом же кабинете. А Дина Владимировна все продолжала говорить, выдавая мысли своей предшественницы за свои.

Закончив, Васильченко обратилась к Марине Дмитриевне Бондарчук, завучу школы:

– Ну а теперь доложите о вашем ЧП.

– Из сумочки преподавателя Жевновач пропал флакон с духами, – говорит тихо завуч.

– Где была оставлена сумочка?

– В учительской.

– С любительницей духов я разберусь отдельно. (Духи входят в список предметов, запрещенных к вносу в зону. – В. Ч.) Вы мне ответьте лучше на такой вопрос: учительская у нас – проходной двор?

– Из учительской можно что угодно вынести, – сказала Фаина Семеновна. – Я предупреждала, что комната не запирается.

– Что-то я не помню, чтобы вы меня об этом предупреждали.

– Не вам, Дина Владимировна, Минеевой говорила.

– Ну так с Минеевой и спрашивайте, – вскинув подбородок, обиженно ответила Васильченко.

– А что же сейчас делать с ключами? – робко вставил Трофим Мефодиевич.

– А что?.. Сколько у нас учителей, одиннадцать? Значит, закажем одиннадцать ключей. Какие еще есть вопросы?

8

 Я отдавал «долги». Теперь Жевновач. вместо моего урока этики и психологии семейной жизни проводила украинскую литературу. Пока Ангелина Владимировна проверяла домашнее задание, у меня было время поразмышлять о пропавших духах. Кто мог взять? Зачем? Подушиться? Вряд ли. Такое в зоне не принято. Для «внутреннего употребления»? Вполне может быть. У Цирульниковой день рождения, с водкой не получилось, можно компенсировать парфюмерией. Это, конечно, лишь догадки, и все же... Все же... Вырвал из блокнота листок и размашисто написал: «Яна! Помоги, пожалуйста, возвратить Жевновач духи». Подписался. Сложил листок вчетверо и передал его по рядам.

Цирульникова в ответ лишь скептически пожала плечами. Скомкав, она положила записку в карман. Поняв, что ответа не будет, я переключил внимание на Водолажскую. Она сидит с Шумариной. Плечи опущены, ничего не пишет, в дискуссии, которая вспыхнула вокруг романа Олеся Гончара «Прапороносцы», участия не принимает. В отличие от своей соседки Шумариной. Или, скажем, Корниенко.

– Три года Шура Ясногорская не знала ничего о судьбе Юрия Брянского, – вдохновенно говорила классу Ангелина Владимировна. – Три года не знала, но продолжала любить и оставалась верной ему.

– Ну и дура! – не удержалась от реплики Корниенко.

Ангелина Владимировна застыла посередине класса:

– Я не поняла. Ты, Катя, о чем?

Шумарина вмешалась:

– Да все о том же, о том...

Я сразу почувствовал, что обстановка на уроке необычная, воспитанницы ведут себя как никогда развязно, но вот понять причину этой развязности не мог. Ангелина Владимировна хорошо держится, молодец. Никаких срывов. Голос не повышает и моралей не читает.

– Ждала одного два года, хватит, – обозленно роняет Корниенко. – Невесту там себе, где служил, нашел.

Оглянулась Водолажская, и я увидел на миг ее отчаянные, умоляющие о прощении глаза, вспомнил, как неловко она переминалась с ноги на ногу, упрашивая принести девочкам «сгущенку». Никому, кроме воспитателя Надежды Викторовны, я не стал говорить о том случае, мы решили не принимать по нему пока никаких мер, но ведь Водолажская-то этого не знала – она ждала наказания. Я ободряюще кивнул ей, и в глазах ее заблестели искорки надежды. Она снова повернулась спиной, но сидела теперь ровно, чувствовала себя уверенней.

– Юноши, как и девушки, бывают разные, – продолжала беседу с десятиклассницами Ангелина Владимировна. – Тебе, Катя, не привелось, значит, встретить такого, как Юрий Брянский.

Корниенко недоверчиво покачала головой.

– Слышала, слышала! «Каждая девушка достойна своего поэта, но не каждая встречает его на пути...» Кажется, Бальзак это изрек. А по мне, что Бальзак, что рижский бальзам. Нет, вру, бальзам – все же лучше. Да и вообще – подумаешь, Брянский. Деревня, вот кто он. Такие не в моде уже давно. А те, кто в моде, – отребье да отбросы.

Ангелина Владимировна:

– Вот и хорошо. Вроде