Три стороны моря - Александр Борянский

— Так пусть же будет приготовлена для меня дорога, по которой я спокойно войду в прекрасную страну Аментет; и пусть она приведет меня к Озеру Гора; и пусть будет приготовлена для меня дорога, по которой я смогу войти и поклониться Осирису, властелину Жизни.[31]

— Ты исполнил долг перед братом, — сказала мать.

Она искренне радовалась за сына. Она понимала, что столь богатого и исчерпывающего превращения в мумию ни ей, ни Ба не достанется, такой безусловной гарантии сохранения сердца, прохождения Семи Врат, Десяти Пилонов и попадания в свиту бога.

Сетх убил, Изида оплакала, Гор отомстил. А сам Осирис воскрес и стал богом. Это надо будет обдумать. Вдали от жрецов и погребальных церемоний, по-своему.

Когда после долгого пребывания в темном храме они вышли к солнцу, глаза заболели от света. Мать повторила, опираясь на его руку, мечтательно и с гордостью:

— Ты исполнил долг перед братом!

— Ты должен его найти, если ты чати!

Рамзес атаковал взглядом, но в меру, чтобы чати не пал тут же бездыханным от разрыва сердца. Трупы у ног веселили в сражениях, но не дома.

— Прошло достаточно времени. Трижды достаточно. Пиай больше успел на южной границе, чем ты в центре страны.

Пиай был архитектором и долго, трудно высекал четыре огромные статуи Рамзеса из нависающей над рекой скалы.

— Я слежу, я слежу, о Великий Дом! Но во всей дельте не было ни одного погребения безголового тела.

— На свете есть не только дельта.

— О да, великий правитель Верхнего и Нижнего…

— Замолчи! — Рамзес повел бровью, и чати стало совсем плохо. — Ты должен его найти. Ты должен его найти быстро. Если ты чати. Если ты еще хочешь быть чати, жизнь-здоровье-сила!

* * *

Река Хапи успела снова разлиться, вынесла ил на поля и удобрила почву; звезда Сотис[32]спряталась и вернулась, а вор до сих пор так и не был пойман. Вор, наверное, дрожал от страха в каком-то из городов дельты, или скрывался в белых стенах старой столицы Хет-Ка-Птаха, или валялся в совсем уж гнусном и оттого забытом притоне. Чати раскинул сеть, чати лез из кожи, но сеть была пуста, и объявленная награда за голову преступника и награда поменьше хотя бы за имя, похоже, останутся в сокровищнице до конца времен.

За год многое переменилось. Золота почти не осталось. Ба-Кхенну-ф оплатил третью в своей жизни погребальную церемонию. Теперь он был совершенно один. Отец, брат, мать… Но с братом он разговаривал в трудные часы. И порой ему казалось, что это Ба-Кхенну-ф умер, а Аб-Кхенну-ф жив.

В отличие от матери Ба не считал, что исполнил долг перед братом. Впрочем, пусть они там разбираются в блаженных полях Налу. Его дело — совершить, как он понял.

От разлива до разлива Ба-Кхенну-ф экономно расходовал золото, изучая надписи в храмах, беседуя со жрецами Тота, Хнума — богов, не избалованных подношениями, читая свитки, связывая обрывки легенд. Он теперь знал, что Абту — не Нубия, что Нубия за Элефантиной; он знал, что те четырнадцать дверей ведут не куда-нибудь, а к самому Джосеру,[33]который выстроил себе лестницу в небо; он знал, что сфинкс не имеет отношения к Хуфу; он высчитывал расстояния и гораздо лучше представлял полоску жизни вдоль Хапи посреди двух пустынь.

Вот только золото кончалось…

Его долг перед братом имел название. Долг имел предполагаемую цену. И высоту.

Но Ба-Кхенну-ф не мог жить, не освободившись от этого долга. Он потерял беспечность и страсть. Все будет. Надо лишь рассчитаться.

Пирамида Хуфу.

Предположительно — жизнь.

Высота триста тридцать два локтя. Или треть схена,[34]если вытянуть схен вверх.

Люди склонны потворствовать друг другу и утешать сами себя. Жрецы уверяют своими заклинаниями: да, ты пройдешь по уродливой спине Апепа, ты не потеряешь дар речи в загробном царстве, ты воссядешь среди богов — а как же иначе, раз мы читаем над тобой слова, которым столетия, и от самого Джосера люди ими утешали себе подобных.

А здесь, сейчас все просто: вот она, возвышается. Ты, Ба-Кхенну-ф, или выйдешь оттуда, из того коридора, если там есть коридор, — или не выйдешь. И вся твоя ценность в том, Ба-Кхенну-ф, выйдешь, сумеешь — или нет. Или удобришь собой потустороннее существование древнего Хуфу. Когда-то ты не хотел идти с братом, что ж — ступай теперь сам.

Иди, Ба-Кхенну-ф, вернуться, когда она выросла до небес — чем способен унизить тебя Великий Дом сильнее? Ты отступишь, и дни потянутся хуже смерти.

Он закрыл глаза, призвал внимание, ум, ловкость — есть ли что-нибудь из этого? — открыл глаза. Он долго готовил светильню, необходимо было высечь огонь и зажечь масло.

И пирамида проглотила его.

О нечеловеческом надгробии Хуфу в народе ходили страшные легенды. Для поколений она являлась славой страны, для следующих поколений — проклятием. А новые поколения заново объявляли пирамиду божественной иглой в небо и поклонялись геометрическим пропорциям; а их наследники с установлением династии опять меняли точку отсчета, и пирамида представала домом ужаса. Лишь разрушенный город отступника Эхнатона вызывал столько же споров, но он был построен всего сто разливов назад и вскоре разобран по камешку, развеян в миражах пустыни. Хуфу умер на тысячу двести разливов Хапи раньше.

Чуждость великой пирамиды человеческому сердцу ощущалась каждым, кто ее хоть раз видел. А какие чувства она поселяла в душах, когда макушка ее была одета листами золота и солнце, отражаясь, резало глаза за один только нескромный взгляд? В недрах этой горы лежали кости дерзких, настигнутых дальномыслящим Хуфу. По его воле на незваных бросались кобры, в темных закоулках похитителей поджидали водоемы с громадными крокодилами. А сокровища Хуфу были несметными, непредставимыми, как все опасности на пути, как сама пирамида. Кое-где не было ни змей, ни крокодилов, там селились пауки-людоеды, там сверху падали острейшие решетки-копья, под ногами разверзались колодцы с отвесными стенами… Много ловушек приготовил сын Снофру, отец Хефрена. Сотни смелых погибали в мучениях, не добравшись до главной комнаты, никто не добрался, и жертвы отправлялись в Аментет, чтобы до конца вечности служить рабами победоносному Хуфу.

Все это, разумеется, Ба-Кхенну-ф знал.

— Привет вам, великие верховные владыки Секхема, Хе-ру-кхенти-ан-маати и Тот, который пребывает с верховными правителями в Нарерут-фе! — прошептал Ба. — Ночь сущего на ночном празднестве в Секхеме означает свет восходящего солнца на саркофаге Осириса.[35]