Три стороны моря - Александр Борянский

И принялся вспоминать, где же это в дельте находится храм богини Хатхур.

Рамзес думал.

Он думал, не обязать ли ему старшего сына должностью чати? Но хорошо ли это будет? А чати отослать к хеттам. Пусть защищает самую никчемную крепость.

Чати тем временем тоже думал. Из последних сил чати пытался вернуть сердце из глубин живота и унять трясущиеся руки да стучащие зубы. Крепость на границе с хеттами виделась ему яснее, чем Рамзесу. Ведь он уже знал то, чего Рамзес еще не знал, и что хочешь не хочешь должен был сообщить великому он, чати.

Он вошел, низко кланяясь, ниже, чем всегда. Почти вполз.

— О Великий Дом, злодей неосторожно позволил себя поймать. Как я и говорил. Как я предсказывал.

— Где?

— В храме Хатхур, о Великий Дом.

— Где он? — уточнил Рамзес.

— Он… Он имел дерзость сбежать.

— После того, как был пойман? — правитель казался спокойным.

Может быть, все-таки не изгнание? Может быть, смерть — но на родной земле. Со всеми обрядами, положенными тому, кто исполнял такую высочайшую должность — чати.

— Злодей выбрал жрицу любви и рассказал ей все. Он явился туда вечером. Он рассказал, что… Жрица здесь, о Великий Дом.

— Нет. Говори.

— Он назвал своим нечестивым поступком убийство брата в сокровищнице, а самым ловким и удачным — избавление тела брата со столба. Тогда жрица защелкнула браслет на его руке… Я специально приказал изготовить такие браслеты. Шип впился ему в руку, он закричал, но браслет был накрепко привязан.

— К чему?

— Ко вбитому глубоко в пол колу.

— Как же он сбежал?

— Было темно. Жрица поспешила звать стражников. А злодей отрезал свою руку, как когда-то голову брата, и убежал.

— Там должно быть много крови. Ты ее видел?

Чати закрыл глаза. Будь что будет.

— Я? Нет.

— Ты бы смог отрезать себе руку?

Чати открыл глаза.

— Я? Нет.

— Может, попробуешь? Интересно, как быстро у тебя получится? Я даже поспешу позвать стражников. Ты говоришь, жрица ушла за ними?

— Да, о Великий Дом.

— Где же были стражники? В Абту? Или за Элефантиной?

— Стражники были рядом, — прошептал чати, — о Великий Дом.

— Объяви на весь Кемт награду, лишенный ума. Тот, кто доставит мне преступника… Но живого, никаких неизвестных голов… А то сейчас пойдут резать друг друга… Тот, кто доставит мне его, получит тысячу сто тридцать шесть дебенов золота и четыреста пятьдесят четыре дебена серебра. Столько же, сколько вынес вор из моего хранилища. Тебя, чати, награда не касается. Не вздумай, жизнь-здоровье-сила, прятать свидетелей и представлять себя главным ловцом. И всем, кто что-то о злодее скажет, тоже награда. Один золотой дебен за каждое верное слово. И заранее подготовь себе мастабу, жизнь-здоровье-сила, на случай, жизнь-здоровье-сила, если вдруг чего перепутаешь!

Чати начал отползать.

— И еще, — остановил его властитель. — Запомни, глупец: этот человек способен сожрать вас всех. Только я стою на его пути.

Дельта сотрясалась от последних приступов власти несчастного чати. Солнце смеялось, глядя, как идут поиски безруких. Их оказалось вовсе не так много, точнее — двое. Один пострадал от крокодила в прошлый разлив, о чем знала вся деревня. Другого искалечили в битве при Кадеше тридцать лет назад.

Жрица любви подробно описала внешность преступника. По этому описанию можно было хватать всех, не имеющих бороды (а коренные жители Кемт ее никогда не имели), стоящих на двух ногах и обладающих правильными чертами лица.

Зато злодей наверняка был мужчиной!

В храме Хатхур принимали тоскующих плотью — младшие жрицы служили богине изо всех сил, отпущенных им природой. Храм Хатхур был храм важный: он успокаивал жителей долины и дарил ощущение довольства.

От страха чати стал захаживать и просиживать ночи с той, которая видела и трогала вора. Отрезанная рука хранилась во дворце.

А в городе стражи врывались в дома. Потом людей десятками приводили к жрице, и она повторяла: «Нет», «Не тот», «Не похож», «Нет, совсем нет».

Однако не успело неистовство спущенных с цепи насладиться беззащитностью и вседозволенностью, как во дворец явился ищущий награды. Человек худой и бледный, с горящими от предвкушения глазами.

Он сказал, что издавна знает злодея и способен выдать его живого, с целою головой и без возможности скрыться. Враг Великого Дома, жизнь-здоровье-сила, уже связан, сказал он.

Это были не те путаные подозрения, мол, мой сосед куда-то отлучился на две ночи. От них чати устал. Это была цель, конец розыска. Но презренный отказался назвать имя и место! Он требовал, чтобы ему позволили лицезреть властелина Кемт, он требовал!

Чати сразу подумал о пытках…

Но желающий золота опередил его: он-де умрет под пытками, а его брат остался с пленником. Будет ли доволен Великий Дом, жизнь-здоровье-сила?

Чати колебался. Умрет или скажет?

Если бы такой человек пришел раньше, до ужасных поражений чати… Или если б о том, что брат сидит с пленником, он дрожащим голосом пробормотал бы после слова «пытки»… Чати рискнул бы. А так…

Желающему золота объяснили, как себя вести рядом с сиянием всемогущего. Когда и в какой позе коснуться лбом пола, как начать речь, как затем удалиться. В утешение чати изобретал подробности расправы над пойманным вором.

Но неужели же этот… мальчишка, ничтожество… неужели он унесет тысячу сто тридцать шесть дебенов золота и четыреста пятьдесят четыре дебена серебра?!!!

— О Великий Дом, этот человек утверждает, будто может выдать вора, живого и связанного.

— Говори! — приказал Рамзес.

— Пусть все уйдут, о Великий Дом, жизнь-здоровье-сила.

Рамзес поморщился. Но не потому, что его оскорбила просьба удалить лишние уши. Удивительной особенностью повелителя было то, что он запретил приближенным титуловать себя; какая-то странная лихость, наподобие сумасшедшей колесничной атаки в одиночку — использовать титул владык Кемт вместо ругательства. Рамзес Второй Великий есть Рамзес Второй Великий! А все прежние, олицетворявшие Великий Дом Черной Земли, они определяются этим общим на всех «жизнь-здоровье-сила».

— Прочь, — бросил хозяин Кемт.

Чати, два стражника, верховный жрец оскорбленного надругательством над мертвыми Амона-Ра, все попятились к дверям. Рамзес на них не смотрел, он изучал неизвестного.

Едва все вышли, неизвестный, нарушив правила, вновь опустился на колени, коснулся лбом пола и проговорил, четко, по-жречески отделяя слога: