Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Не мелочное ли тщеславие движет в таких случаях учёными умами? Сколько уже так бывало, что учёный принимается за построение какой-то версии, даже концепции, нисколько не смущаясь явной нехваткой строительных средств, необходимых для реконструкции. И всё же «концепция» запускается в оборот, с нею спорят, на неё ссылаются.

Может, нам проще всего успокоиться на том, что просто-напросто один брат был старше, а другой младше? Но нет же, именно разницу хотелось бы знать! Именно это насколько различить. Потому что чем больше на самом деле было это насколько, тем сильнее обозначится для нас красота братского смирения Мефодия перед Константином. Такая для наших дней редкая и драгоценная красота службы старшего младшему.

Но смиримся и мы. Если не обнаружится каких-то совершенно новых документальных подспорий, касающихся жизни солунских братьев, точная дата рождения Мефодия так навсегда и останется неизвестной.

Славяне — кто и откуда?

Ещё больше поисковых тяжб готовит нам попытка уточнения места, в котором находилась славянская архонтия Мефодия. Но поскольку подобные попытки неоднократно предпринимались и ещё, видимо, будут предприниматься, эту тему тоже нельзя обойти молчанием. По крайней мере, появится возможность лучше разглядеть, что представляло собой в IX веке славянское население Византийской империи и её ближнего заграничья.

Житийные источники (а других просто не сохранилось) не дают никаких географических ориентиров искомой архонтии. Проще всего допустить, что она простиралась где-то в непосредственной близости от Солуни. Город не зря славился на ту пору как самый славяноязычный из больших греческих полисов Балканского полуострова. Если на его рынках постоянно слышалась речь славян, торгующих всяческой снедью и всяческим брашном, фуражом, шерстью, кожами, дровами, сеном, корзинами, кадями и их содержимым, если в домах состоятельных горожан держали во множестве славян-слуг, и подростков, и мужчин, и женщин, значит, народу этого хватало и в солунской округе. И это был мирный, оседлый народ, занятый трудом на земле. И он обосновался тут не вчера, не год назад, а уже давно.

Сыновья друнгария Льва, допускаем мы, не сидели всё время взаперти — только лишь в стенах своей городской усадьбы и солунской крепости. Наверняка у их родителя, по-современному, командира полка, было и загородное поместье, куда семейство выезжало на лето — подальше от зноя, пыли и духоты городских теснин.

Ехали они от Солуни прямиком на запад, с переправой через быстрый Ахиос, которому славяне дали имя Вардар, мимо руин древней Пеллы, в сторону красивейшего во всей Иллирии озера Охрид, или держали путь подножиями гор прямо на восток, к реке Стримон (по-славянски Струм), оставляя к югу от себя загадочный, будто на кузне выкованный трезубец Халкидонского полуострова, или же двигались на север, вдоль того же Вардара, зеленеющего прибрежными дубравами, — куда бы ни вела их дорога, везде встречали, вперемешку с греческими, и славянские сёла, окружённые пёстрыми нивами, пахотой, лугами для выпаса стад, табунов и отар.

Дети знали, — хотя бы по житию Димитрия Солунского, часто слышанному и в храме, и дома, — что святой покровитель не раз и не два, уже по кончине своей, чудесным образом оберегал город от нападения славянских полчищ. Но, глядя на эти мирные селения, на краснолицего пахаря, сонно ступающего за двумя волами по глубокой борозде, на отроков, расторопно относящих камни, вырванные ралом, к межевой полоске, на пастуха, что стоит древесным изваянием в тени соломенной шляпы, упёршись грудью в свой посох и устремив воспалённый взгляд выше овец, волков, и гор — на свежее невинное облачко, — глядя на этих труждающихся простолюдинов, непросто было вообразить, что их деды или прадеды гоготали и выли когда-то под стенами города, потрясая в руках кожаными щитами, рогатинами и дрекольем.

В описании чудес святомученика Димитрия были даже названы племенные имена тех варваров, нахлынувших на Македонию откуда-то с севера или с востока. Там были дрегувиты, белегезиты, баюниты, берзиты, сагудаты…

Может, их и нет уже давно на свете — племён с такими дико звучащими именами? Нет, оказывается, остались они, уцелели, пусть и не все. Дрегувиты осели на землях к западу от Солуни, в окрестностях города Вереи. Южнее их, в Фессалии, у подножий Олимпа облюбовали себе пристанища белегезиты. Сагудаты, что пришли сюда вместе со славянами, но относятся к какому-то другому языку, также расселились к западу от Солуни. Обитает славянское племя и в долине Струма: этих зовут смоляны или смолены. И живут они здесь тоже давно, потому что ещё император Юстиниан II приходил на Струм усмирять и крестить славян, а с того похода уже минуло два ста и ещё полета годов.

Но ведь сколько бы они тут ни жили, а когда-то их всё же не было? Не слыхали о них ни во времена Гомера, ни в век Александра Македонского, ни при императорах-римлянах. Где они были тогда, когда здесь их не было?

Как много вопросов и как мало всегда ответов! И чем больше живут люди, тем вопросов прибавляется. Что за притча?

Откуда же пришли все эти славяне? Почему они так зовутся? Почему то и дело старые греки звали их, да и нынешние зовут скифами? Каким образом из воинственных, разбойных они стали мирными, незлобивыми? Почему кочевники-болгары так быстро перенимают язык славян, их имена, их обычаи? Чем это славяне так приманили их к себе, что болгарский воин почитает за честь жениться на славянке? Ведь те и другие — язычники, и болгары прикочевали сюда позже славян, и вот теперь, без всякой войны друг с другом, они вступают в какой-то непонятный для ромеев большой семейный союз.

Переселенцы

Но поглядим на ту же панораму не глазами любознательных сыновей друнгария Льва, а из своего далека.

Ещё от стародавних греков и римлян, от Гомера, от Геродота, от Платона с Ксенофонтом, от Горация, Тацита и Страбона унаследовали ромеи страсть к узнаванию племён и народов, населяющих землю. От них же, великих старцев Античности, передавалось представление о том, что греки, а затем и римляне, и ромеи пребывают в самой сердцевине обитаемого мира. Те же, что на окраинах, в баснословной отдалённости от этой обласканной солнцем середины, — чем дальше, тем дичее. Но их на удивление много, и красочной дикостью своих имён, обличий и обычаев они оплетают, как гирлянды, чело срединного мира.

Героям Гомера, приплывшим к земле киммерийцев (Керченскому проливу), показалось в ознобной оторопи, что уж здесь-то солнце никогда не пробивается к земле сквозь тучи. Мрачнейшее место на свете!

Геродот по тому же Понту доплыл чуть дальше — до Днепровского лимана, до Ольвии, видел и описал живых «царских» скифов-кочевников, наслушался легенд о скифах-землепашцах, что обитают к северу от кочевых, о гипербореях, прозябающих где-то в ледяном мраке, о людях одноглазых и людях совершенно лысых, но легендам этим не очень поверил. Всего же в своей «Истории» он описал, пожалуй, не одну сотню разных племён, так что венец из этих имён, благодаря

Геродоту, стал необыкновенно пышным и цветастым. Иногда исследователи Геродота недоумевают: как при всей своей неистощимой этнической любознательности он проглядел на Ближнем Востоке или в Вавилоне племя евреев? А мы добавим: как это он проглядел в Северном Причерноморье предков славян, не догадавшись, что под общим именем скифов тут могли жить народы, вовсе не связанные друг с другом ближним родством?