Там, где тебя ждут - Мэгги О'Фаррелл

Поэтому, глубоко вздохнув, я обратился к нему.

– Я понимаю, ты заикаешься, – заметил я, – так что, пожалуйста, успокойся и говори так медленно, как сможешь.

Он стрельнул в меня взглядом, на лице его отразилось недоверчивое потрясение. Такое я тоже помнил. Они не могли поверить, что их недостаток так легко обнаружить.

И конечно, этот малыш спросил, в стремительной манере опытного заики:

– Как вы узнали?

Я не удивился, не услышав ирландского языка. Мальчик выглядел приезжим, поселенцем – мне говорили, что в этих краях встречаются английские хиппи. Я привалился к открытому окну и пожал плечами:

– Это моя работа. Отчасти. В общем, когда-то я этим занимался.

– Вы л-лог-г… – он запнулся, вполне для меня понятно, пытаясь произнести слово «логопед». По иронии судьбы это буквосочетание чертовски трудно произнести заикам. Скопления согласных и гласных, требующих гибкости языка. Мы ждали, мальчик и я, пока он сумеет хоть приблизительно произнести это слово.

– Нет, – в итоге сказал я, – я занимаюсь лингвистикой. Изучаю язык и процессы его развития и изменения. Но раньше мне приходилось работать с такими детьми, как ты, у них тоже возникали речевые трудности.

– Вы – американец, – сказал он, и я осознал, что его произношение сложнее, чем я предположил сначала. В основном он правильно говорил по-английски, но с примесью неизвестного мне акцента.

– Угу.

– Вы из Нью-Йорка?

Я вытащил сигарету из бардачка.

– Я поражен, – откликнулся я, – у тебя тонкий слух на акценты.

Он пожал плечами, но выглядел довольным.

– Я жил там одно время, когда был маленьким, но обычно мы жили в Лос-Анджелесе.

– Правда? – Я удивленно приподнял брови. – Но где же сейчас твои мама и папа? Может, они…

Он перебил меня, но я не воспринял это как невежливость: таким детям приходится говорить, когда они могут, не дожидаясь нужной паузы в разговоре.

– У нас был дом в Санта-Монике, – выпалил он, вовсе не отвечая на мой вопрос. – Прямо на берегу, и мы с маман плавали каждое утро, а потом ее достали эти люди, и маман сбежала с лодки, она… она… она…

Он беспомощно умолк на этом интригующем моменте сообщения, щеки его покраснели от напряжения в хаотической борьбе с изменчивым союзничеством собственного языка, неба и дыхания.

– Да, Санта-Моника прекрасна, – выждав приличную паузу, заметил я. – Видимо, тебе там славно жилось.

Плотно сжав губы, явно не доверяя своему языку, он просто кивнул.

– Значит, теперь вы живете здесь? В Ирландии?

Он опять кивнул.

– С мамой? С твоей… маман?

Очередной кивок.

– И где же она сама? Может, она… – я замялся, размышляя, как лучше спросить, чтобы не напугать малыша навязчивостью, – где-то поблизости или?..

Он мотнул головой куда-то за спину.

– Она где-то там?

– Ш-ш-ш… ш-ш-шина… л-о-п – лоп-нула.

– Вот как, – сказал я, – понятно.

Поставив машину на тормоз, я вылез на дорогу. Улыбнувшись малышу, я не стал подходить слишком близко. Дети могут занервничать, и вполне оправданно.

– Как ты думаешь, не нужна ли ей помощь?

Он с готовностью нырнул в кусты и вскоре появился на дороге, не замеченной мной раньше. Усмехнувшись, он углубился в окрестные холмы, следуя за изгибами известного ему пути. Мы сделали один поворот, потом другой, мальчик быстро забрался на дерево и спустился, то и дело оборачиваясь и весело поглядывая на меня, точно считал отличным случаем, что ему удалось увлечь меня за собой. Приближаясь к очередному повороту, он опять нырнул в подлесок. Оттуда донеслись какие-то шорохи, смешки и женский голос:

– Ари? Это ты?

– Я нашел друга, – заявил Ари, когда я вышел из-за поворота.

Впереди на подъеме дороги стояла машина, поддерживаемая с одной стороны домкратом. Рядом валялось множество инструментов, и среди них сидела на земле женщина. Из-за ослепительного солнца я разглядел лишь смутный силуэт и длинные, касавшиеся земли волосы.

– Друга? – повторила она. – Как мило.

– Вот он, – сообщил Ари, поворачиваясь ко мне.

Женщина резко оглянулась и поднялась на ноги. В тот миг я отметил только, что она довольно высока и худощава. Даже костлява, ее ключицы на груди выпирали, словно плечики для пальто, а окружность запястий наводила на мысль о том, что вряд ли руки ее обладают достаточной силой для работы с разложенными на земле приборами. Лицо обрамляла густая шевелюра медового оттенка, но изгиб надутых губ выдавал явное недовольство. Рабочий комбинезон с закатанными штанинами позволял видеть залепленные грязью резиновые сапоги. В общем, далеко не героиня моего романа. Помню, я сознательно дал такое определение. Слишком костлявая, слишком заносчивая, слишком соразмерная. Лицо ее, правда, казалось крупноватым, словно виделось через увеличительное стекло: чрезмерно крупные черты, огромные глаза, чересчур полная верхняя губа, да и сама голова великовата по сравнению с телом.

Склонив голову, она что-то говорила и жестикулировала: она что-то делала, не помню, что именно. Я осознал лишь, что в следующий момент передо мной предстала идеальная красавица, просто потрясающе. Вероятно, тогда впервые я лично столкнулся с ее способностью, подобно Протею, преображаться, талантом мгновенно перевоплощаться в другого человека (главная причина, как обычно думал я, по которой ее любили кинематографисты). Честно говоря, в первый момент она показалась мне жутко костлявой и пучеглазой; но всего через мгновение выглядела безупречно. Но, опять же, слишком безупречно, словно иллюстрация волшебного преображения в кабинете пластического хирурга: скулы подобны кафедральным контрфорсам, изящный изгиб губ с рельефным желобком под носом, отливающая перламутром кожа с очаровательной легкой россыпью веснушек на безукоризненном носике.

Позднее я выяснил, что ее тень никогда не падала на дверь кабинета пластического хирурга, что ее ждет стопроцентное, как ей нравилось выражаться, биологическое разложение. Я также мог бы подметить, что под грязным комбинезоном скрывается пара на редкость пышных округлостей. Однако в тот момент я полагал, что предпочитаю женщин с более весомыми формами, женщин, чьи тела соблазнительно прельщают, женщин, в чьей красоте имелись легкие изъяны, странности и скрытые тайны: легкое косоглазие, большой нос с горбинкой, как на римских монетах, и чуть оттопыренные уши.

Нагнувшись, эта костлявая Мадонна Боттичелли подняла гаечный ключ и погрозила им мне.

– Стойте там, где стоите! – крикнула она.

Я замер на дороге.

– Не беспокойтесь, – откликнулся я и едва не добавил: «Я пришел с миром», но вовремя опомнился; может, я еще находился слегка под кайфом? Возможно.