Граф Карлштайн - Филип Пулман

— Значит, он сбежал от правосудия! — важно заявила Люси. — И теперь вне закона. Но не бойся, мы его никогда не выдадим. Уж мы-то знаем, каково это пытаться спастись от собственной злой судьбы!..

Она так разошлась, что мне пришлось на нее шикнуть. Я помогла застывшей с раскрытым ртом Шарлотте застегнуть шубку и приказала обеим:

— А теперь рот на замок, слышите? Граф еще не спит, да и мерзкий Снивельвурст наверняка шныряет где-то поблизости. Мы выйдем из замка через конюшни, выберемся за стену прямо на скалистый склон и незаметно спустимся по нему на дорогу. Но умоляю — ни слова!

И только когда мы уже стояли на дороге, а колючий ледяной ветер насквозь пронизывал меня, задувая в каждую дырку на моем стареньком, поношенном плаще и швыряя пряди волос мне прямо в глаза, я подумала: «Ну, и что же мне теперь делать? Бежать вместе с ними или вернуться и сделать вид, что я тут ни при чем?»

Через некоторое время дорога вывела нас к перекрестку. Отсюда одна дорога шла вниз, в деревню — через мост и прямо на центральную площадь всего полчаса нетрудной ходьбы. Там теплом и уютом светились окна, из таверны доносилось пение, а рядом высился темный силуэт заснеженной церкви, словно накинувшей на плечи белый плащ. Вторая же дорога вела по краю долины к перевалу в горах, в это время года всегда заваленному глубокими снегами и практически непроходимому. Несколько секунд я все же колебалась, стоя на перепутье, — уж больно приветливой выглядела деревня внизу. Но тут из-за длинного облака, похожего на акулу, выглянула луна, осветив окружавшие нас дикие скалы, и я решительно отвернулась от деревни, ибо лунный свет указал мне путь в те места, куда нам следовало направиться.

Справа от дороги, ведущей к перевалу, высоко на склоне горы, среди деревьев поблескивал небольшой замерзший водопад. А рядом с ним, буквально в двух шагах, была, и я отлично знала это, небольшая пещера — «пещера отшельника», как ее обычно называли. Много лет назад в этой пещере жил один несчастный безумец, который все время разговаривал сам с собой, уверенный, что на самом деле является цирковым медведем, который из любви к Деве Марии покинул веселых зрителей и стал за них молиться. Но поскольку он считал себя медведем, то ему по-прежнему хотелось, чтобы ему отдавали команды, хвалили его и так далее. «Молодец, Бруно, хороший мальчик! — говорил он себе. — А теперь встань на колени и помолись. Вот молодец, хороший медведь! Сложи, сложи свои лапы… Вот так, умница, молодец, мишка… А теперь вставай…» Мы иногда приносили ему медовые пряники, которыми он с удовольствием угощался, считая их наградой за то, что он так хорошо молился, а потом шаркающей походкой, точно старый медведь, подходил к нам, падал на колени и нежно лизал нам руки, уговаривая самого себя еще лучше за нас молиться… Я знаю, самая нежная душа бывает как раз у тех, кто вроде бы не совсем от мира сего. Вот я и подумала: «Ничего, старый Бруно о нас позаботится». Я, конечно, имела в виду его добрую душу, потому что Бруно умер, когда мне всего семь лет было.

— Сюда, — сказала я, и мы стали подниматься по верхней дороге.

Добравшись до пересекавшего дорогу ручья, мы сошли с нее и двинулись вдоль извилистого русла, продираясь сквозь спутанный кустарник и сухие дикие травы, то и дело спотыкаясь о камни и проваливаясь в засыпанные снегом ямы. Но мы упорно продолжали подъем и наконец подошли к водопаду почти вплотную. Затем сняли башмаки (они и так уже были мокры насквозь) и чулки и осторожно ступили в темную воду. Ручей был не глубокий, по колено, и совсем неширокий. Если б Шарлотта легла поперек течения, то смогла бы положить голову на один берег, а ноги — на другой. Но камни на дне были острые и больно ранили ноги, а вода была такой студеной, что ноги у нас совершенно онемели. Мы с трудом брели по воде, держа чулки и башмаки в онемевших, дрожащих руках, пока хватало сил терпеть этот жуткий холод, а потом не выдержали и выскочили на берег, плача от боли. Потом мы долго растирали друг другу ноги и шлепали по ним ладошками, чтобы хоть немного разогнать кровь.

— Ничего, зато мы сбили дядиных гончих со следа! — с удовлетворением заметила Люси. Во всяком случае, сказать она хотела именно это, но зубы у нее так стучали, что можно было подумать, она говорит по-турецки.

При виде водопада у нас перехватило дыхание, но не от холода, потому что холода мы уже почти не чувствовали, а от удивления. Перед нами в лунном свете искрился водопад застывших на морозе остроконечных сахарно-белых сверкающих ломких копий, а над ним сияли миллионы ярких, похожих на крошечные бриллианты звездочек, и где-то в глубине этого сказочного царства приглушенно звенел и хныкал ручей, точно дитя, недовольное тем, что его слишком рано уложили спать. Залитые лунным светом пустынные горы вокруг могли показаться не только прекрасными, но и угрожающими, хотя сейчас небо совсем прояснилось, хищного вида темные облака умчались прочь, и окружавший нас мир выглядел почти безмятежным.

— Теперь уже совсем близко, — сказала я, стараясь немного подбодрить девочек.

Тропа к пещере Бруно немного заросла, так что я не сразу ее отыскала. Но уже минут через пять мы вышли на поляну перед пещерой, весело болтая о том, что скоро можно будет немного согреться и…

— Ш-ш-ш! — Люси предостерегающим жестом подняла руку.

Мы остановились.

— Что там такое? — шепотом спросила Шарлотта.

Я повернулась и прислушалась, потому что мне тоже показалось, что из пещеры доносятся какие-то необычные звуки.

Это был… храп! Ошибиться было невозможно… Мужской храп, и, надо сказать, весьма громкий. Мы опоздали! Пещера была занята. Люси в ужасе посмотрела на меня.

— Что же нам делать? — прошептала она.

Но ответить я не успела: стоило ей произнести эти слова, как храп прекратился, мужской голос проворчал что-то невнятное, и из пещеры послышался вопрос:

— Кто здесь?

Мы перепугались насмерть, даже дрожать перестали. Шарлотта стиснула мою руку, словно примерзла к ней, а мне уже мерещились разбойники, грабители, головорезы, которые, сверкая глазами и размахивая ножами и пистолетами, несутся к нам. Мы так и застыли на месте, точно каменные изваяния.

Через некоторое время в пещере кто-то завозился, шурша подстилкой из сухих листьев, и еще один мужской голос спросил:

— Ну, что там еще случилось, дубина ты стоеросовая? — Голос был ясный, звучный, так обычно говорят актеры со сцены. В общем, очень выразительный голос. И довольно добродушный, в нем даже слышался затаенный смех. — Тебя что, блохи заели? Чтобы справиться с блохой, дорогой мой Макс, ее нужно всего лишь раздавить ногтями. И она тут же беззвучно отбудет в мир иной. Даже надгробных речей произносить не потребуется. Так что не стоит вызывать блох на поединок или грозить им арестом.

— Но, доктор, я слышал чей-то голос, — возразил его собеседник. — Там кто-то есть, кто-то крадется к нашей пещере!