Древо жизни - Генрих Эрлих

Перед домом монументом высился участковый, Николай Трофимович Федорчук, и всем своим видом выражал обиду на то, что его не пригласили внутрь. Этот участковый сразу не понравился Северину, толст был, как гаишник, ну те-то, понятно, почти не двигаются, а участковый в представлении Северина должен быть непременно поджар от беспрестанного обхода вверенного ему участка.

— Что ж, Микола Трохимыч, докладывай, как дело было, — сказал Северин.

— Иду я, значит, сегодня поутру, в шесть часов, — начал свой рассказ участковый («от бабы или в поисках опохмелки», — продолжил про себя Северин), — по служебной надобности, — поспешил ответить на его мысль Федорчук, — вдруг вижу: окошко распахнуто. Странно, думаю, ночь холодная, да и вообще, кто в наше время держит окно открытым на первом-то этаже. Подошел, посмотрел и сразу к телефону, дежурному, значит, звонить.

— Зачем же сразу дежурному? Почему не в «Скорую помощь»? Может быть, он еще живой был.

— Нет, мертвый, — убежденно сказал участковый, — что я, жмуриков не видал? Да и проверил я.

— Это как?

— Да ткнул в ребра палкой через окно, даже не дернулся.

— Прямо центурион Крысобой, — протянул Северин и двинулся к боковой стороне дома, куда выходило открытое окно комнаты.

Участковый поплелся за ним, сопя от новой обиды, то ли на центуриона, то ли на Крысобоя. Его мощные стопы оставили на прошлогодней слежавшейся траве две четкие вереницы следов — к окну и от окна. Тут же на земле валялся и длинный, за три метра, шест с заостренным концом.

— Он тут, прислоненный к крыше, стоял, — пробухтел участковый, — у нас на такие яблокосборники надевают.

— Д-да, яблоки… — раздумчиво протянул Северин, оглядываясь вокруг.

Место было необычным, таких в Москве осталось, наверно, пять-десять, не больше. Чистейшей пробы деревня, с водяными колонками на улице, с грядками на огородах и яблонями в садах, в окружении панельных многоэтажек, подступающих со всех сторон к самым задам. Оазис какой-то или, вернее, родимое пятно.

— Вот-вот, странное у нас место, — неожиданно заговорил участковый, — как будто боятся его застраивать. Слышал я, что есть список таких мест в Москве, где человеку лучше не селиться. То ли там свалки этих, радиоактивных, отходов, то ли какие-то трещины в глубине земли, откуда другие лучи исходят, магнитные.

— Ну-ну, — усмехнулся Северин, — тут дома, поди, еще довоенные, тогда слова такого, радиоактивность, никто и не слыхивал.

— Не знаю, не знаю, — протянул участковый, — только вот люди у нас мрут, как мухи. Особливо в этом самом доме. За пять лет трое хозяев сменилось. Последние-то, старик со старухой, вроде и крепкие на вид были, а за год истаяли, обои, ушли друг за дружкой в течение месяца. Наследники не объявились, так дом управе отошел, но никто здесь жить не хочет. Было несколько желающих, но поговорят с соседями, сплетен наслушаются и — исчезают. Даже и не снимает никто, хотя предлагают совсем даром, за сотню.

— Но ведь этот-то жил, — Северин махнул рукой в сторону дома.

— Я к этому никакого отношения не имею! И жильца этого знать не знаю! — участковый как-то сразу напрягся, встав в оборонительную стойку.

«Это-то мы выясним, голубь», — подумал Северин, но решил пока не давить.

— И давно жил? — спросил он вместо этого.

— Да с неделю, перед самой страстной свет зажегся. И ночью на пасху горел. А сейчас, вот, не горит, — глубокомысленно заключил участковый.

— Что же ты, Микола Трохимыч, ни разу не зашел к новому жильцу?

— А с какой стати? — вскинулся участковый. — Не нарушают же. Я вот к одним попробовал сунуться, такая вонь поднялась, права человека, неприкосновенность жилища и все такое прочее. Отца родного на них нет! При нем порядок был!

Северин поспешил удалиться, оставив участкового в одиночестве ностальгировать о далеких временах, которые ему даже краем захватить не довелось. У крыльца он вытащил мобильный телефон, позвонил в управление, попросил прислать кинолога с собакой. «Где еще использовать собаку, как не в деревне, — подумал он, — хотя результат, скорее всего, будет тот же, что и в городе: собака привела следователей к обочине дороги, где преступников, судя по всему, ждала машина».

Он пересек небольшую площадку перед домом, на которой раньше, при хозяевах, наверно, росли цветы, и, открыв калитку, вышел на дорогу, которая с этой стороны улицы шла почти впритирку к заборам. Прошелся по дороге шагов на двадцать туда-сюда, внимательно вглядываясь в землю. Его насторожила пустая и чистая пепельница, стоявшая на столе в доме. Если кто-то не поленился протереть пепельницу, то скорее всего он не поленился выбросить окурки не в доме, а где-нибудь поодаль.

Ничего не найдя, Северин поднял голову и осмотрел дома по обе стороны улицы. Все они были не то чтобы лучше ихнего, но как-то попригляднее, везде чувствовалась хозяйская рука. Вот только хозяев не было видно, и двери везде были закрыты. Решив поручить опрос соседей Максиму, Северин двинулся было обратно к дому, но тут заметил, как из-за штакетника третьего по счету дома ему призывно машет чья-то рука. Оказалась старушка, сухонькая, одетая в черное, с быстрыми, острыми глазами.

— Убили, что ль, жильца-то? — поинтересовалась она.

— Почему вы решили, что убили? — вопросом на вопрос ответил Северин.

— Просто так столько людей не приезжают, да еще высокое начальство.

— Почему же высокое? — с улыбкой спросил Северин.

— Так Колька абы перед кем в струнку тянуться не будет.

— Это вы об участковом? — уточнил Северин.

— Об нем, об Кольке, креста на нем нет! Взятки вымогает, злостно. Мы тут с другими девушками торговлишку кое-какую держим на дороге, соленьями домашними, ягодой, яблоками, так кажный Божий день по десятке с кажной собирает, — тут любопытство пресекло поток причитаний, и старушка повторила свой вопрос с какой-то сладострастной дрожью в голосе: — Так что, убили жильца-то? Как?

— Да неясно пока, — чистосердечно ответил Северин, — может, и своей смертью умер. А вы его видели?

— Видала, милый, видала, один, правда, только раз. Он, кажись, больше и не выходил, все дома сидел, свет по вечерам включал. А мужчина видный, высокий такой, с бородой, но не старый, даже молодой. И одет был хорошо. Пальто черное, длинное, вроде как драповое, брюки наглаженные, а ботинки так и блестят. На голове шляпа, какая-то странная, и волосы длинные, я даже подумала, не священнического ли звания. А потом уж поняла, что нет, не священнического.

— Это почему?

— Во-первых, на пасху дома сидел, не по-христиански это. А во-вторых…

— А приезжал к нему кто-нибудь? — перебил старушку Северин.

— Вот как раз в субботу вечером и приезжали. Две машины.

— Какие? — быстро спросил Северин, буквально прильнув к штакетнику.