Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

Когда я вернулся домой, в кабинете кто-то был – стоял у окна спиной ко мне. Это заглянул детектив-инспектор Лли-нос. Невысокий и кряжистый с вечно усталым печальным взглядом.

Поздновато возвращаешься, – сказал он, не оборачиваясь.

– Это полиции касается?

– Смотря чем занимаешься.

Я отправился на кухоньку, снял с сушилки два стакана и налил нам обоим рому. К моему возвращению инспектор сидел на клиентском стуле – точь-в-точь как Мивануи днем. Казалось, с тех пор прошел год.

– Что поделываешь?

Я помедлил несколько секунд, давая ромовому огню разогнать сырость поздней ночи.

– В «Мулен» ходил.

– Знаю. Что потом делал?

– Пошел пройтись.

– Пройтись? – Инспектор сделал вид, что задумался над моим ответом. – Миленько. Куда-то конкретно?

– Да нет. Просто туда-сюда.

Интересно, думал я, к чему он клонит; не поболтать же пришел.

– С девушкой был?

Я покачал головой.

– А то может с мальчиками?

Я налил еще рому и сонно посмотрел на него.

Инспектор вздохнул. За годы службы в аберистуитских органах он всего навидался, и его уже не задевало ничто. Точно так же человек, который убирает за ослами на Набережной, давно уже не обращает внимания, что именно он сметает в свой совок. Мне уже пару раз приходилось с ним сталкиваться. Между нами установилось своего рода вынужденное перемирие. Как и всякий легавый, он терпеть не мог, когда по его территории рыскают частные ищейки. За это я не держал на него зла; в свое время, когда я служил патрульным в Суонси, я и сам этого терпеть не мог. Но я имел право на оперативную деятельность – пока держался в определенных рамках; и если не выходил за них, он меня терпел. Ключевое требование одно: я должен контактировать с ним напрямую; в этом случае все шло сравнительно гладко. Но если я, как он выражался, играл «в дурачки», он мог быть очень, очень жестким. Как ни печально, инстинкт подсказывал мне, что в этот раз мне предстоит играть «в дурачки».

Он медленно выпил свой ром и начал сызнова:

– У вас с кем-то была назначена встреча сегодня?

Я покачал головой.

– У вас была назначена встреча с Джузеппе Бронзини?

После секундной паузы я спросил:

– С кем?

Он рассмеялся. Я замешкался лишь на долю секунды, но пронырливый легавый это заметил. Направление беседы мне не нравилось.

– Мы переговорили с его матерью; он сказал ей, что сегодня вечером собирается встретиться с тобой.

– Ллинос, что тебе, мать-его, надо?

Он полез в карман и достал оттуда визитку, которую сегодня утром я дал Амбе Полундре.

– Узнаешь?

– Похоже, одна из моих карточек.

Ллинос оглядел ее так, словно только что заметил.

– Она самая! – Он щелкнул по карточке большим пальцем. – Ее мы нашли у Бронзини сегодня вечером. Полагаю, объяснить это вы не сможете?

– Бронзини?

– Да. Кстати, он умер.

Я уставился на него – у меня в желудке затрепыхался страх. Ллинос вздернул бровь, торопя меня с объяснениями.

– Я сходил в «Мулен», после чего пошел пройтись. Съел несколько улиток и вернулся домой. Никакой встречи у меня не намечалось. И этого парнишку я в жизни не видел. – Время играть «в дурачки».

– Часом не знаешь, где он мог раздобыть твою карточку?

– Понятия не имею. Может, с полу подобрал?

Усталый детектив поднял глаза к потолку и обдумал мой ответ с саркастическим глубокомыслием.

– Ясно, – продолжил он. – Значит, погибшего мальчика вы никогда не видели. О встрече сегодня ночью с ним не договаривались, просто – пошли прошвырнуться. Гм. – Он разглядывал мою историю, как шляпу: видно, что не налезет, но примерить-то надо, чтоб ей не обидно было. – И карточку твою, говоришь, он небось с полу подобрал. Хм-мм. А не подскажешь, зачем он ее себе в задницу засунул?

Дверь камеры всю ночь с лязгом открывалась и с грохотом закрывалась – ритмично, как копер. Я сидел в углу, не сводя воспаленных красных глаз с жуткого хоровода лиц: забулдыги и пьяницы; сутенеры и сводники; юные простофили и старые простофили; жучки из бильярдных и карманники; буяны, перебравшие «Вимто», карточные шулеры и ловкие игроки в монетку; моряки, ловцы омаров и проститутки с гольф-поля; однорукий из круглосуточной кондитерской, денди и судомойки, а также пьяные школьные учителя; огнеходцы, улиткоеды, первосвященники и просто священники, лиходеи и головорезы; бездомные, беспризорные, похитители ванили и воры торфа; клерк из библиотеки и машинист Великого Малого Поезда Уэльса… это бесконечная череда. Примерно в два часа ночи привели мистера Джайлза, школьного садовника; двадцать лет назад, когда я ходил в школу, он носил тот же трехцветный твид. Мистер Джайлз осел на скамью У стенки и закрыл лицо руками. Всем здесь было несладко, но ему, похоже, приходилось тяжелее всех. Я к нему подошел.

– Мистер Джайлз? – сказал я, нежно кладя руку на его широкую спину. Рука ощутила молчаливые всхлипы, сотрясавшие его крупную фигуру. – Мистер Джайлз?

Он поднял голову. Он был другом моего отца и хорошо меня знал.

– Луи!

– С вами все в порядке?

– Ох, нет, нет, нет, нет, нет, не в порядке!

– Они вас избивали?

Он покачал головой.

– За что вас загребли?

– Мне не сказали.

Я кивнул. Все как всегда. Процедурой задержания, описанной в брошюрах Канцелярии Ее Величества, и не пахло – у Ллиноса были свои методы. Большинство народу сажали в холодную, держали там ночь и наутро выкидывали на улицу без всяких обвинений и бумажных формальностей. Это хорошо влияло на статистику раскрываемости.

– Но я-то знаю, что к чему, – сказал мистер Джайлз. – Все из-за этой собаки.

– Какой еще собаки?

– Там, в школе. Он собирается ее на меня повесить. Это же несправедливо.

Он опять уткнулся лицом в руки. Я первый раз видел мистера Джайлза в таком состоянии. Для человека, который просидел всю жизнь в сарайчике для инструментов в уголке стадиона при школе Св. Луддита, на ночь меняя свою мотыгу на дубинку сторожа, стойкость была образом жизни. Вероятно, он расчувствовался от выпитого.

– Так что там насчет собаки?

Он ответил, не отнимая ладоней от лица:

– Один из мальчишек Бронзини пришиб собаку миссис Морган, а обвиняют меня.

Начался новый приступ безмолвных всхлипов; я ласково потрепал его по плечу и отошел, оставив его наедине с болью.