Вынужденное признание - Фридрих Незнанский

Женщина усмехнулась и махнула рукой.

— Ах, оставьте. Всем плевать. Всем плевать на нашего малыша, кроме нас с Сережей. Врачи могут спокойно смотреть на то, как крошечный мальчик умирает у них на глазах. Все, о чем они думают, — это деньги. Но, слава Богу, скоро все будет в порядке.

— Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду? — Она улыбнулась. Улыбка получилась нервной, почти злобной. Турецкий с удивлением отметил про себя, как Богачева похожа на своего мужа. Удивительно похожа. Общее горе наложило на их лица одинаковый отпечаток, заставило их одинаково чувствовать, одинаково жить. — Я имею в виду только то, что сказала. С моим мальчиком все будет в порядке!

«Вот, значит, в чем дело», — понял Турецкий.

— Елена Петровна, а… где сейчас ваш сын?

— А вы не догадываетесь? — По пухлому лицу Богачевой вновь скользнула усмешка. — Он в Германии. Завтра ему сделают операцию. Деньги уже перечислены.

Турецкий сидел в кабинете у Меркулова и глядел в окно. Небо было чистым, солнце светило ярко, но далеко на востоке уже стали собираться тучи, предвещая скорую грозу.

— Не понимаю, что тебя мучает, — недоумевал.

Меркулов, отнимая от губ граненый стакан с красным, крепким чаем. — Человек пошел на убийство и тем самым вычеркнул себя из списка нормальных людей.

Турецкий повернулся к Меркулову.

— Конечно, Костя… Конечно, ты прав. Но тут вот в чем загвоздка. Поначалу я думал, что всему причиной обыкновенная корысть. Он так горячо излагал мне свои взгляды на жизнь. Дескать, сволочи и подонки богатеют, а мы, честные менты, остаемся в заднице.

— В его словах есть доля истины, — заметил Меркулов.

— Еще бы, — кивнул Турецкий. — Но, оказывается, все не так просто, как я думал. Он пошел на убийство ради своего сынишки. Мальчугану нужна срочная операция. А операция, как ты сам понимаешь, стоит громадных денег. — Турецкий пристально посмотрел в глаза Меркулову. — Где гарантия, что мы с тобой на его месте не поступили бы так же?

— Это риторический вопрос или я должен на него ответить? — осведомился Меркулов.

— Не будем об этом, — махнул рукой Турецкий. — Мальчик уже в Германии. Завтра ему сделают операцию. К тому же Богачев во всем сознался. Правда, имя заказчика он не назвал. Да и мотив себе придумал какой-то… глуповатый.

— Месть?

Турецкий кивнул:

— Да. Он, видите ли, убил Кожухова из-за личной неприязни. Якобы тот написал про него что-то такое… — Турецкий помахал в воздухе растопыренными пальцами. — В общем, оскорбил его честь и достоинство.

— А что, и правда была статья?

— Да туфта это все. Два года назад в «Российских известиях» появилась заметка о коррупции в рядах нашей доблестной милиции. Богачев утверждает, что принял ее на свой счет. Поэтому и убил.

— Н-да… — Меркулов отхлебнул чаю и облизнул мокрые губы. — Бред какой-то. Явно ведь заказное убийство.

— Вот и я о том же. Но Богачев молчит. И если он не заговорит, мы никогда не узнаем имена заказчиков. А он, похоже, не собирается этого делать.

— Похоже на договор, — заметил Меркулов. — Богачев убирает Кожухова, заказчик оплачивает операцию сына Богачева. После этого Богачев во всем сознается и идет по сто пятой статье.

— Вот именно! — горячо откликнулся Турецкий. — А сажать в тюрьму человека, доведенного до преступления горем и безденежьем, у меня нет никакого желания. К тому же… — Где-то запиликал телефон. — Это у меня, — сказал Турецкий и достал «трубу» из кармана пиджака. — Турецкий у телефона. Слушаю вас…

Участковый инспектор был сед и добродушен. В его больших карих глазах светились мудрость и готовность принять от жизни любой сюрприз, даже самый неприятный.

— Соседский мальчик увидел утром в глазок, как какой-то мужчина выходит из квартиры со свертком под мышкой, — рассказывал инспектор Турецкому.

— Он что, услышал шум? — поинтересовался Турецкий, оглядывая квартиру.

— Кто?

— Мальчик.

Участковый улыбнулся и покачал белой головой:

— Нет. Как раз наоборот — все было тихо. Но мальчишка знал, что квартира Кожухова должна быть пустой. К тому же человек, который выходил из квартиры, явно старался не шуметь. Аккуратно прикрыл за собой дверь и даже шагал беззвучно. Пацан разбудил родителей, а они уже вызвали милицию.

— Бдительные пошли детки, — похвалил Турецкий. — Во сколько это было?

Участковый на мгновение задумался, потом сказал:

— Часов в шесть утра.

— Часов в шесть утра… — тихо повторил Турецкий и вновь внимательно оглядел квартиру покойного Матвея Ивановича Кожухова. — Интересно, а что этот хороший мальчик делал в шесть утра в прихожей?

— Хотел выйти покурить, — ответил участковый, невольно понизив голос. — Отец ему запрещает, поэтому пацан использует каждую возможность пополоскать легкие дымком. А перед тем как выйти в подъезд, всегда смотрит — нет ли кого на площадке. Чтобы не запалили и не нажаловались родителям.

— А еще говорят, что курить вредно, — с усмешкой заметил Турецкий. — Он огляделся. — Особо эти ребята не церемонились. А шума не было. Похоже на работу профессионалов.

— Мне тоже так кажется, — поддакнул участковый. — И замок вскрыли без скрипа. Классные домушники!

— Домушники, говорите? — Турецкий усмехнулся и едва заметно покачал головой.

— А вы сомневаетесь? — поднял брови участковый. — Посмотрите на стены: вместо картин — светлые прямоугольники. А в спальне шкатулка валяется нефритовая. Пустая.

— Точно, — согласился Турецкий, — валяется. И валяется на самом заметном месте, чтобы мы ее, не дай бог, не пропустили.

На лице участкового отразилось замешательство.

— Думаете, инсценировка? — недоверчиво спросил он.

— Не знаю. Но мы должны учесть все версии.

Участковый вздохнул:

— Уильям Оккам с вами не согласился бы.

— Кто? — изумленно посмотрел на участкового Турецкий.

— Уильям Оккам, — повторил тот. — Был такой философ. Он говорил: «Пытаясь разрешить загадку, из всех предположений выбирайте самое простое, ибо оно чаще всего и оказывается самым верным». Это называется… э-э…

— Лезвие Оккама, — подсказал Турецкий. — Где это вы понахватались, инспектор?

Участковый вынул платок, снял милицейскую фуражку и вытер морщинистый лоб.

— Книги люблю читать, — со скромной улыбкой ответил он.

— Как вас зовут?

— Федор Михайлович.

— Ого! — усмехнулся Турецкий. — Как Достоевского!