История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

– Что это у вас? Меха, шоколад, бриллианты, старые картины? Все равно, заверните!

* * *

В малой капле воды отражается солнце. Курс русского рубля – это не только практическое неудобство. Это, не забудем, еще и симптом, более того, символ всей нашей жизни в России.

Если на европейском, на мировом рынке наш рубль стоит грош – то, не забудем, – это значит, что грош цена нашему умению жить, нашей работоспособности, нашему месту на земле.

Суровая старуха-история не знает, не хочет знать жалостных слов. Ей не нужны кающиеся интеллигенты, не нужны испуганные шестидесятники, не нужны нытики и недотепы. Нужны строители и созидатели, нужны работники и делатели. Им честь, им место, а ты, нудный и неумелый, со своим рублем, не стоящим и гроша на мировом рынке, живо бери салфетку под мышку и делай веселое лицо. Старайся угодить новому барину.

Я прочел на этих днях воистину трагическую сводку данных, накопившихся на одесской бирже труда. В эти дни развала и распада, когда фабрики и заводы заснули летаргическим сном – трагедия биржи труда, я думал, должна бы выразиться в безработице, в десятитысячных, все растущих кадрах безработных. Оказывается, дело обстоит совершенно иначе. Рабочих нет, нет на фабриках и заводах, нет на бирже труда, нигде нет.

Как, каким образом, почему? О, это очень просто и понятно.

Все дело в том, – всего только! – что средний заработок рабочего – выражается в цифрах 1.600 рублей, а прожиточный, полуголодный минимум для семьи его (муж, жена и двое детей) составляет 6 с пол. тысяч. Рабочих нет, куда они девались, чем занялись, чем живут – это неведомо, но их нет, потому что работать не стоит, работа на фабрике, на заводе не имеет отныне смысла, представляет собой полный и совершенный абсурд.

* * *

Ах, фельетонное легкомыслие могло бы широко использовать эту чудесную канву для узоров. При таком курсе рубля, когда тяжелая и напряженная работа уже не кормит работника и его семью, не время ли напр. забыть о нашей денежной системе, не пора ли вернуться к меновому периоду?

У Ивана есть кусок сала, а у Петра четыре бревна. Пусть же Петр скорее отдаст свои бревна и получит за это сало. Что может быть удобнее и проще – такой меновой системы в XX веке! О, бедные лирические поэты, которые понесут на меновой рынок свои сонеты. Что будет с ними? Что дадут в обмен на сало композиторы и мыслители, сколько пудов угля будут брать за порцию «нео-сальварсана проф. Эрлиха», как будут обменивать вдохновение и красноречие на фуфайки и зубной порошок?

Впрочем, тема сама по себе недостаточно забавна, чтобы настроить на юмористический лад. Какой-то тонкий слой, так наз. «верхние десятки тысяч» как-то справляются еще с вопросами отопления, одежды и пропитания в наши дни. Чудес на свете не бывает, и справляются они, очевидно, путем той именно игры ума, какая называется спекуляцией. Этой же игрой ума и жадности живут и крестьяне, так трогательно воспетые в свое время Глебом Успенским и так блестяще обнаружившие свои прежде скрытые таланты спекулянтов. Но остальные, но горожане, но среднего сословия люди, что делают они, все эти бухгалтеры, чиновники и т. п., получающие до 1500 и 1200 рублей жалования и имеющие за своей спиной Катю и Ваню, Машу и Лизу, которым надо покупать ботинки и книжки? Они все, не забудем, полуголодные, они тихо плачут по вечерам в нетопленных, лишенных света комнатенках.

– Поплачем, чем Бог послал, да и идем спать, – рассказывал мне с кривой улыбкой седоусый чиновник.

* * *

Нет на свете положения, из которого бы не было выхода. Данные биржи труда, как мы видели, просто объясняют отсутствие рабочих. Рабочих нет потому, что работа на фабрике, дающая русскому рабочему в месяц полторы тысячи рублей, теряет какой бы то ни было смысл при прожиточном минимуме в 6 с пол. тысяч.

Совершенно иным оказывается, однако, положение в том случае, если за фабрично-заводское дело возьмется иностранный капиталист, у которого есть валюта. В этом случае дело пойдет легко и просто.

Иностранный капитал привезет с собой иностранных умелых и толковых рабочих. При скромной оплате в два фунта в день, английский рабочий будет чувствовать себя очень уютно в Одессе. Я нисколько не сомневаюсь, что несколько десятков тысяч таких иностранных рабочих, с их заработком по курсу в 50, 60 тысяч рублей в месяц очень оживят не только нашу промышленность, но и торговлю.

– Что это у вас? Меха, шоколад, бриллианты, старые картины? Все равно, заверните! До чего дешево все в этой России.

Я очень люблю англичан, очень чту в них наших верных и доблестных союзников и я спокоен за то, что при таком способе – промышленность оживет. Но я не могу все же не задуматься: если капиталисты будут иноземные, и рабочие тоже иноземные, то что, собственно, будем делать на земле мы, русские, мечтающие ныне о возрождении России.

* * *

В малой капле отражается солнце. Без думы о главном, о России, вне связи частного с общим не понять, не осмыслить мутного тумана наших дней.

Помните о России, думайте о России.

– Будет ли Россия? – вот главный, вот единственный вопрос нашей эпохи. Если «Россия будет», – будем по человечески жить и все мы, ее сыны и пасынки. Без этого мы будем бегать за папиросами для знатных иностранцев.

Никому из нас не выбраться из мрачного тупика без неустанной думы все о том же, о нашей, не только Единой, но и единственной, не только Неделимой, но и неотделимой от усталого сердца, о нашей несчастной и все же великой, такой бестолковой, такой любимой России!

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853–1920) – филолог, литературный критик, публицист, редактор. Первые публикации появились в газете «Одесские новости» в 1880-е годы. В 1910-е годы руководил беллетристическим отделом в журнале «Вестник Европы», был соредактором журнала. Печатался во многих петербургских изданиях, в том числе в газете «Речь». В 1907 г. стал почетным членом Академии наук. Он был сторонником психологического метода познания общественных, национальных, литературных явлений, пользовался им в публицистике.

В 1918 г. в Харькове он печатался в газете «Возрождение», осенью 1919 г. в Одессе редактировал газету «Южное слово», которая выходила «при ближайшем участии акад. И.А. Бунина, М.П. Кондакова», а затем до февраля 1920 г. – газету «Современное слово». Там он вел постоянную рубрику «Мысли вслух», напечатав более тридцати статей. Каждая из них была посвящена актуальной проблеме, при этом они имели сквозную нумерацию (публикуемые ниже по ошибке обозначены одним номером – XVIII). В частности, Овсянико-Куликовский продолжил размышления об интеллигенции, начатые в известном сборнике «Вехи». Здесь его мысли отчасти предвосхитили выступления «веховцев» в 1920—1930-е годы.

Русская интеллигенция, как и всякая другая, характеризуется стремлением к психологическому единству, вполне совместимому с разнообразием. Это – черта стойкая и яркая, вытекающая из самой природы интеллигенции, из процесса ее возникновения и развития. Она объединяется прежде всего своим языком, который принято называть «общим», а также «литературным», или «книжным». В нем хранится огромный запас переживаний, накопленных из поколения в поколения. На этой почве и создается психологическое единство интеллигенции, все более и более упрочивающееся в меру ее преемственного развития и расширения ее культурной деятельности. С этой стороны интеллигенцию можно определить так: она есть среда, лингвистически, психологически и культурно объединенная и, сознательно или бессознательно, принимающая это единство – как благо, которым она чрезвычайно дорожит. Можно сказать, что это – особая форма человеческой социальности, самая свободная из всех, особый тип симбиоза и сотрудничества, отличающийся исключительным развитием психологического индивидуализма, возникающий не на почве материальных интересов, а силою духовных запросов. Человек, приобретший, в виду заработка или карьеры, известную сумму специальных знаний, или некоторое общее образование, eo ipso еще не превращается в интеллигента, – он становится таковым лишь с того момента, когда у него возникают духовные запросы, когда пробуждается стремление к умственной самодеятельности и намечается безотчетная, самодовлеющая тяга к интеллектуальным и моральным ценностям – ради них самих и «для души». С этой точки зрения, мы определяем интеллигенцию так: она есть среда, в которой отдельная личность находит импульсы для возбуждения «духовной жажды» и средства для ее утоления и получает возможность проложить свой путь, или свою тропинку, индивидуального развития. Если эта сторона достаточно сильно выражена и воплощается в более или менее ярко в творчестве (литературном, художественном, научном, философском, моральном), то интеллигенция по праву является разумом и совестью страны. Этот разум может заблуждаться, или, вернее, не может не заблуждаться, стремясь к «истине»; эта совесть не застрахована от угрызений (безгрешная совесть была бы глухой и немой, т. е. перестала бы быть совестью). Но, при всех неизбежных заблуждениях и уклонах, при всей разноголосице идей, идеалов, мнений, интеллигенция, как разум и совесть страны, прежде всего утверждает свое психологическое единство и укрепляет культурное единство нации. То и другое наглядно проявляется в том несомненном факте, что именно интеллигенция и есть та среда, где вырабатывается национальное самосознание народа. Факт общеизвестен, но не все сознают его сложность и его важность. Упрощая задачу, укажу лишь на следующее: 1) проявления так называемого «национального лика», или, выражаясь проще и скромнее, «национальной психики» напрасно будем искать в народных массах, где, вместо нее, найдем только психику этническую, характерные признаки национальной психики впервые проявляются не в народной жизни и словесности, не в фольклоре, а в так называемой «искусственной» литературе, – в творениях великих писателей и – шире – в общей духовной деятельности интеллигенции. Итак, интеллигенция есть среда, где выявляется национальная психика народа. Можно сказать и так: интеллигенция есть как бы лаборатория, где из сырого материала этнической психики создается психика национальная. 2) Выявление «национального лика», это – одна сторона дела; другая – это его ощущение, его восприятие, иначе – развитие национального самосознания. Это, как известно, специальное дело интеллигенции, дело, к которому она призвана по преимуществу. 3) Выявляя национальную физиономию, вырабатывая национальное самосознание, интеллигенция является одною из важнейших сил, создающих и укрепляющих национальное (в культурно-психологическом смысле) единство страны. 4) Это единство может и не совпадать с единством государственным (политическим), но для последнего служит надежной опорой; при благоприятных условиях (географических, экономических и т. д.), национальное (в культурно-психологическом смысле) объединение подводит под него прочный фундамент. Иное государство может, волею судеб, распасться, но фундамент останется, и, ввиду его прочности, «воля судеб» может повернуть в обратную сторону. Говоря без метафор, интеллигенция, носительница национального самосознания, если она достаточно многочисленна и действенна, является залогом воссоздания государственного единства.