Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел

Второй вопрос последовал немедленно: «Имя?» Разумеется, я назвался не Соломоном — иначе я был бы просто сумасшедшим. Отчаяние вдохновило меня, и я назвал первое, что мне пришло на ум: «Йозеф».

Вот так состоялась моя новая идентичность. Обстоятельства продиктовали мне новый образ действий — так я превратился в Йозефа Перьела, немца из Гродно. В моих документах с правдой совпадала только дата рождения, ее невозможно было подделать. Хотя бы даты не бывают чисто «арийскими»!

Я, Соломон Перел, еврейский мальчик из Пайне, с этого момента должен был жить под чужим именем.

Немецкий порядок функционировал безупречно, и я быстро был распределен в роту 12-й танковой дивизии немецкой армии, во главе которой стояли главный фельдфебель Хаас и командир роты гауптман фон Мюнхов.

Новость быстро облетела часть, и многие, кто служил в моем подразделении, приходили, чтобы посмотреть на немецкого подростка, добытого как трофей, чтобы поприветствовать его.

Улыбаться и радоваться, когда тебя раздирают печаль и страх, невообразимо тяжело. Несмотря на их вежливость, я боялся их как чумы. Я знал, что одна небольшая оплошность может мне стоить жизни.

Я должен был собраться духом, сохранять холодную голову и довериться игре, правил которой не знал. Я даже не представлял, что это все было только началом сумасбродной и нескончаемо ужасной комедии.

Ночь я провел на переднем сиденье грузовика. Несмотря на не покидавший меня невыносимый страх, усталость взяла верх, и я глубоко и крепко заснул.

На следующее утро меня послали в каптерку, чтобы получить все необходимое для солдата. Многочисленное обмундирование аккуратно лежало в большом мешке защитного цвета. Я как раз приводил себя в порядок, как вдруг услышал громкий приказ построиться. Я задрожал, мне стало дурно. К счастью, меня от этой обязанности освободили, разрешили просто находиться рядом. Солдат в строю проверяли на предмет побритости, чистоты, исправности оружия и обуви, раздавали им почту и зачитывали распоряжения на день. Я понял, что все действия происходят планомерно и войска быстро продвигаются на восток к намеченной цели.

Однажды, когда я вместе с другими солдатами должен был построиться, ко мне подошел фельдфебель с опасной бритвой в руке. От страха у меня заболел живот, на лице отобразилось крайнее смущение. Он с улыбкой извинился и сообщил мне, что с моей формы должен срезать символы рейха, так как я еще не присягал ни рейху, ни фюреру. К тому же не числюсь как регулярный солдат и потому не имею права носить эти нашивки. Он утешил меня обещанием, что при первой возможности я дам присягу и тогда уже получу символы официально.

День и ночь я думал только об одном — о побеге. Я хотел дойти до линии фронта, перейти ее и перебежать к боевым частям Красной армии. Очень скоро мне стала ясна невозможность осуществить этот план, и его исполнение я решил отложить на более благоприятное время. Между тем мне дали нарукавную повязку с надписью «переводчик» — учли, что я говорю по-русски.

Прошло не так много времени, как меня повезли в построенный поблизости временный лагерь для пленных. Я должен был переводить допрос нескольких офицеров. На огромной территории толпились тысячи мужчин, охраняемые вооруженными солдатами. Они были наголо обриты и сидели по-турецки под палящим солнцем без воды и еды. Когда я вошел, мне бросился в глаза один раненый, он лежал на полу в форме Красной армии. Весь низ его тела был оголен, вместо члена зияла глубокая рана. Он стонал и просил воды. Я вспомнил русского солдата, который меня спас, когда я чуть было не утонул. Но у меня не было возможности помочь несчастному. Я прошептал ему несколько утешительных слов и с тяжелым сердцем последовал за двумя немецкими офицерами.

Мы дошли до бараков, окруженных высокими деревьями, там содержались пленные офицеры. В отличие от многочисленных солдат, они выглядели еще вполне по-человечески. Мне было приказано перевести им регламент, включающий нормы порядка и наказания в случае его невыполнения.

Моя работа в качестве переводчика была не особенно трудной, я даже удивлялся, как быстро научился в ней ориентироваться. При каждой встрече с русскими пленными, настоящими моими товарищами, я должен был подавлять в себе сострадание к ним. Постепенно мое безупречное поведение на допросах внушило ко мне доверие и уважение моих «товарищей». Они находили меня смешным в моей слишком большой униформе и огромных сапогах, которые делали меня похожим на Кота в сапогах. Я считался «самым юным солдатом вермахта», что увеличивало симпатию ко мне, и мне это было на пользу. Солдаты постоянно подкармливали меня сладостями, спрашивали о моем самочувствии и заботились о том, чтобы днем мне было не очень жарко, а ночью не очень холодно.

Они стали называть меня kumpel, приятель. Я стал талисманом части. Они делились со мной посылками от родителей. Враги моей семьи и моего народа, при ином раскладе и меня бы лишившие жизни, видели во мне свой талисман, в то время как я внутренне молился о том, чтобы они как можно скорее проиграли войну. Какая горькая ирония судьбы!

На каждом шагу отдавались приказы «Вперед, на восток!», и так мы каждый день на много километров продвигались вперед, пока не показалась окраина города Смоленска.

В части царила железная дисциплина. Особенно боялись старшего фельдфебеля Хааса. Гауптман фон Мюнхов появлялся редко. На каждую новую стоянку приезжали грузовики с вином и шампанским. В них он и проводил большую часть времени с офицерами из соседних частей. Если я случайно оказывался один в его бункере, то пользовался возможностью стянуть сигарету с его письменного стола. И с удовольствием ее выкуривал!

Следующая история дает картину строгой дисциплины. Часть выступала вперед как отдельное формирование. Она состояла из нескольких десятков самоходок, во главе шла машина гауптмана. Время от времени дежурный офицер и фельдфебель на мотоциклах объезжали конвой, чтобы проконтролировать, все ли солдаты полностью вооружены, лежат ли руки на автоматах и правильно ли застегнут шлем. Униформу следовало застегивать на все пуговицы. И только в жаркие дни, после обеда, когда позволяло солнце, господин гауптман разрешал расслабиться и отдавал приказ: «Верхнюю пуговицу расстегнуть!» Указание переходило от одной боевой машины к другой. Я сидел сзади на второй машине и должен был дальше передавать радостную весть. Долгие минуты я наблюдал за тем, что происходило в остальной части конвоя. Головы поворачивались, как в мультфильме, одна за другой, чтобы передать распоряжение дальше, и рука за рукой поднимались к верхней пуговице.

Во время пребывания в части между мной и военврачом Хайнцем Кельценбергом установились дружеские отношения. Мое постоянное место в конвое было в его машине. Мы вместе обедали, перекусывали на обочине дороги, он рассказывал мне о своей семье, родном городе Кельне и вообще о Германии. Был он крупным и рослым, но с тонкими чертами лица и светлыми волосами, аккуратно причесанными на прямой пробор. Он научил меня нескольким кельнским народным песням, и я привязался к нему. Он первым дал мне забавное прозвище Юпп, которое скоро прижилось и среди остальных.