Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел

Высшее военное руководство решило: если невозможно быстро прорваться в Москву, достаточно захватить Ленинград. Уже несколько месяцев город находился в окружении. Дивизия, в которой я служил, была отправлена на север, чтобы принять участие в этой операции. По дороге прошел слух, что после победы в России мы все получим отпуск, чтобы набраться сил, и потом нас передислоцируют во Францию. Эту информацию распространяли, чтобы поддержать солдат. Начались нескончаемые споры о французских винах, о знаменитой французской кухне, о женщинах, которых ни с какими другими в мире не сравнить. Каждый рисовал себе фантастические картины. Сожалею, что не записывал тогда эти невероятные фантазии. Да и сам я, прислушиваясь к разговорам, мечтал о Франции и ее чудесах, желая оказаться там. Я не испытывал ни малейшего желания оставаться на фронте, где мне постоянно грозит смерть от осколка гранаты или шальной пули. Умереть в форме моих врагов от пули моих друзей! Хотя какая разница, от чьей пули умереть?

Через некоторое время мы добрались до лесов в окрестностях Ленинграда и стали готовиться к наступлению. Чтобы прорвать оборону города, требовались «голиафы», техническая немецкая новинка того времени[12]. Это были небольшие управляемые по проводу машинки, наполненные динамитом, самоходные мины, которые могли проникать в бункеры и там взрываться.

Однако все они до единой потонули в болотах, окружавших Ленинград. Большего провала невозможно было себе представить. К тому же русские тоже изобрели простую, но очень эффективную машину «Железный Иван» — двухмоторный бронированный самолет. Ночью на бесшумном бреющем полете он пролетал над немецкими колоннами, причиняя значительный ущерб. После того как сбрасывались бомбы, почти всегда попадавшие в цель, из самолета открывали пулеметный огонь. Нам приказывали выпрыгивать из бронетранспортера и стрелять по самолету. Это было бессмысленно. Отчетливо помню эти сцены, повторявшиеся почти еженощно, помню крики и щелканье затворов, стрельбу по самолетам над нашими головами. В таких случаях любой большой предмет подходил для меня в качестве укрытия, и, согнувшись, я наблюдал этот странный сюрреалистический спектакль.

Но, несмотря на все неудачи и потери, немцы не намерены были отступать от Ленинграда. Наша часть остановилась в Шлиссельбурге, откуда уже видны были крыши города. Я вновь оказался на передовой. Повсюду велись усиленные военные приготовления. Батареи тяжелых орудий установили позади наших позиций, в то время как танки были выдвинуты вперед. Все окапывались. Унтер-офицеры были откомандированы на командные посты, чтобы получать указания. Час X был назначен на следующее утро на рассвете. Среди солдат росли нервозность и напряжение. Все хотели быстро победить, остаться в живых и дожить до обещанных романтических каникул во Франции.

Ночью «Железный Иван» сбросил листовки, подписанные маршалом Ворошиловым. Советы сообщали, что Ленинград будет обороняться до последнего выжившего. Действия врага теперь проходили совсем не так, как думали немцы. За час до нашей атаки русские открыли огонь. Наши позиции попали под массированный обстрел мортирами и гранатометами, что привело к гибели многих людей и к существенным потерям техники.

В шоке я застыл на месте, не пытаясь спрятаться. Хайнц видел, в какой я опасности. Одним прыжком он бросился на меня и силой оттащил под танк, стоявший возле высокого здания. Под ним уже лежали танкисты в черных от копоти униформах. Мы втиснулись между ними, чтобы найти себе место. Воздух был полон дыма и ядовитой гари.

Через несколько минут Хайнца позвали на помощь раненым. Перед тем как выбраться наружу, он приказал мне не двигаться с места. Я видел, как он, наклонившись, бежал к раненым. Вдруг раздался страшный грохот, сопровождавшийся ослепительной вспышкой. Я прижался к земле и закрыл голову руками. Крики разрывали воздух. Я поднял голову и неподалеку от себя увидел Хайнца, лежавшего на спине с залитым кровью лицом. Я подполз к нему и обнял. Кто-то попытался заткнуть глубокую рану, зиявшую на его шее, и перекрыть артерию, из которой фонтаном била кровь. Напрасно. Его широко раскрытые глаза смотрели на меня, он что-то бормотал, но я не мог разобрать. Он потерял сознание и умер у меня на руках. Может, он хотел попрощаться со мной, или попросить прощения? Этого я никогда уже не узнаю. И без того я его простил и буду помнить о нем до последнего дня.

Смерть Хайнца вновь сделала меня сиротой. Снова я почувствовал себя бесконечно одиноким. Я потерял своего единственного товарища. С этой внезапной смертью ушли надежда и крепость духа, а они мне были крайне необходимы. Нас связывала тайна, и наши отношения были основаны на абсолютном доверии. Все это он унес в могилу. Я не мог примириться с его смертью… Много было раненых и погибших, значительная часть техники была уничтожена или серьезно повреждена. Прошло, наверное, меньше часа после начала атаки русских, как был отдан приказ: «По машинам!»

Отступление. Впервые гордые завоеватели вынуждены были отступить. Никто уже не обращал внимания на дисциплину, внешний вид и верхнюю застегнутую пуговицу. Все пришло в беспорядочное движение, наскоро собирали остатки пригодного вооружения.

Потом мы бежали сломя голову от русских пушек. Не раздумывая, я решил воспользоваться благоприятным моментом и дезертировать: подождать, пока скроется из глаз последний немецкий солдат, и тогда с поднятыми руками перейти на сторону русских. Сердце учащенно билось от того, что представилась, наконец, такая возможность. Но и на этот раз судьба распорядилась иначе.

Я спрятался в бараке, надеясь, что в царившей вокруг суматохе никто не заметит моего отсутствия. Через дыры в стене я наблюдал хаос, в каком готовилось отступление. Машина гауптмана фон Мюнхов была готова к отправке. Вдруг ефрейтор Герлах заорал: «Юпп, давай быстрее! Сейчас не время срать!» Дальше прятаться или пытаться бежать было невозможно, слишком много глаз смотрело в мою сторону. Я вышел, делая вид, будто и вправду справлял нужду, застегивая брюки и поправляя ремень. Мне бросили каску. Когда я сел в машину гауптмана, меня упрекнули в легкомыслии, добавив, что наказали бы меня, будь я солдатом. Но по едва заметной улыбке я понял, что эту угрозу не следует воспринимать слишком серьезно. Все мои попытки бежать до сих пор оканчивались неудачей. Так было и в Пайне, и в Лодзи, и в Гродно, и в тот момент, когда я возился с русским передатчиком, и теперь, в Шлиссельбурге. Но я все-таки не терял надежды…

Ленинград не был взят. Героизм жителей города, солдат и защитников заслуживают безграничного восхищения.

Нашу часть передислоцировали в Эстонию. Там мы должны были собраться с силами, принять пополнение и получить взамен утраченного во время артобстрела русскими новое вооружение.

Меня назначили переводчиком в отдел штаба, который занимался обеспечением армии продовольствием. Он находился в самом центре Ревеля (ныне Таллин). Мы были поражены красотой местной архитектуры. 722-я часть занимала прекрасное городское здание. Рядовые жили в комнатах по двое, офицерам предоставили более просторные квартиры. В нашу задачу входили сбор и доставка продовольствия для всего Северного фронта. Наполненные продуктами грузовики прибывали из многих областей Эстонии. Русские пленные грузили железнодорожные вагоны, которые отправлялись на фронт.