Завтра будет солнце - Лука Бьянкини

— О моей природе?

— Именно. Не забывай прислушиваться к своему самому сокровенному голосу, который звучит в тебе и только для тебя. Не бойся слушать этот голос. Только он и есть твое единственное и истинное достояние. Все остальное — лишь мишура, приправа, брызги шампанского. А жизнь, твоя жизнь — она действительно нуждается в этом животворном голосе, чтобы ты имел возможность наслаждаться всеми благами этого мира в полной мере.

— Дедушка, а зачем ты мне это говоришь? Ты что, боишься умереть?

Даже и не знаю, как у меня вырвалась столь досадная реплика. Очевидно, панорама застывшего под знойным полуденным солнцем озера не способствовала проявлению надлежащего такта. Дед от души расхохотался. Ох, как же плохо я его знал, а ведь он был по-настоящему остроумным человеком.

— Я не боюсь смерти уже давно, с тех самых пор, как не стало твоей бабушки. И я не пал духом, я продолжал жить, действовать, бороться. А знаешь, за что я люблю эти виноградники? За героизм. Выращивать лозу в здешних местах — дело, прямо скажем, изнурительное. Виноград созревает здесь долго, растет на крутых склонах, приходится подниматься туда с тележками. И теперь представь себе радость винодела, получившего вино в таких условиях! Да, может, и существуют вина поизысканнее, неважно, труд — вот что по-настоящему ценно.

Дед посидел, помолчал немного, устремив глаза к противоположному берегу, который вдруг показался таким далеким. Его пристальный взор не выдавал никаких эмоций.

— Я бы хотел, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем выбрать техническую специальность. Все чересчур единодушно тебя в этом поддерживают, да и сам ты — по твоим глазам вижу — уже покорно согласился, правда? Ты и впрямь уверен, что в самостоятельной жизни хочешь работать инженером, как другой твой дед? Хочешь замарать руки красной глиной кирпича?

— Да, дедушка. На экзаменах мне сказали, что у меня блестящие перспективы. Почти все мои дяди по маминой линии работают инженерами, а из моего поколения я стану единственным. И я смогу наконец перебраться с Пьером в Милан. Это будет здорово, вот увидишь. А если моя природа воспротивится, я ведь всегда смогу передумать, верно?

Я был слишком наивен, чтобы осознавать тогда свою полную неспособность противостоять непостижимой судьбе. В действительности у меня никогда не хватало мужества бороться с ней.

С того дня я видел деда только пару раз в году, увы, по официальным поводам, да на семейном рождественском ужине. Но никогда не смогу забыть его посох из вишневого дерева, который мне пришлось нести во время нашего неспешного возвращения домой. Дед хотел идти, опершись на мою руку.

Мы молчали весь обратный путь, пока наконец не показались красные черепичные крыши шато. Гости спрашивали, куда мы подевались; мать моя была вне себя от ярости, но гнев изо всех сил сдерживала, поскольку находилась перед кланом Сала Дуньяни в полном составе.

Когда я вернул деду его палку, он мою руку не отпустил, а, наоборот, крепко сжал и произнес:

— И еще — не переставай искать свои родные места.

— А где мои родные места — здесь, в Швейцарии, где я родился, или в Милане, где я ходил в школу?

— Твои родные места там, где сердце бьется чаще.

«Там, где сердце бьется чаще. Там, где сердце бьется чаще. Там, где сердце бьется чаще». Эти слова гремели в моих ушах, как проповедь с амвона, а колокола звонили погребальным звоном, и священник ходил и воскуривал ладан, распространяя вокруг гроба ужасную вонь. Бедный дедушка. Глаза мои наполнились слезами: единственные капли, скатившиеся в тот день во всем Белладжо. Поселковый оркестр приготовился играть траурную мелодию. К счастью, мои слезы заметил только Пьер, который посчитал их чрезмерным проявлением эмоций. Мы вышли и приготовились прощаться с родственниками, дядями, немногочисленными друзьями. Когда подошла Анита, мои кулаки сжались. Я пытался сохранить безмятежное выражение лица, как не раз представлял себе в планах вендетты — бесполезно. Ну почему она мне не позвонила? Почему предпочла молчание?

При разрыве ты можешь вынести любые жестокие слова, но ничто не уничтожает тебя больше, чем молчание. Молчание — это финиш. Молчание — это как выстрел в темноте, ты пытаешься определить — в кого, тешишь себя иллюзиями, что не в тебя. Спустя некоторое время начинаешь истекать кровью, не сразу, потихоньку, а в сердце все еще лелеешь надежду, что еще можно попытаться что-то сделать.

Анита по-прежнему не разговаривала, но мне достаточно было лишь увидеть ее, чтобы похороны превратились в праздник. Ни штриха косметики, чуть-чуть блеска для губ, туфли без каблука, приличные для похорон. Я хотел было ее обнять — я надеялся, что она меня пожалеет — но она упредила мое движение, обозначив два дружеских поцелуя в щеки.

— Я очень опечалена из-за тебя, Леон.

— А ты… как у тебя дела? Почему ты не…

— Я приехала из уважения к тебе и к твоей семье. Знаешь, у нас еще будет время поговорить.

— Когда?

— Говорю тебе, не сейчас.

— Когда?

Мой голос дрожал, беззвучно повторяя мантру отчаяния. Мария Соле и Беттега набрались мужества и тоже подошли ко мне. Беттега, глядя на меня своими честными глазами, даже пообещал устроить встречу с Анитой в ближайшее время. Я выглянул на секунду из церкви — там составляли процессию. Увидел брата — и просто возненавидел его — за холод его приветствий, за безупречность рукопожатия, за прилизанные волосы. Мой отец время от времени давал выход скорбным чувствам, но думаю, что больше от выпитой водки, нежели от горя. Лола ходила по родственникам и спрашивала у всех на ушко, знают ли они, как будет по-английски «божья коровка из глины». Матушка поправляла вуалетку на шляпке. Наверняка она наденет ее и на мои похороны. Н-да, довольно-таки пошлое заключение.

5

На столе — два стопарика русской водки, и жить им осталось недолго. Вокруг компания бакланов, пара спортсменов в трико, какие-то левые телки. Когда я вошел в бар «Бьянко», тот, что в парке Семпионе, Беттега уже сидел там. Он хотел было затащить меня во «Франк», где мы обычно тусовались, но опасался, что в присутствии друзей, приятелей и гламурных девиц у нас не получится поговорить серьезно.

Возможно, чтобы чуть поднять настроение, судьба выбрала для меня место через два столика от табурета, на котором сидел этот бычара, Джанмария. Ну, вы помните, я вам рассказывал про одного своего приятеля — я пер его подругу, а он нас застукал и там же, на месте, проблевался? Так