Державный - Александр Сегень

— А как же сыны его очутились в Муроме? — спросил Андре.

— Слуги припрятали их в Троицком монастыре, — отвечал Фома. — Можайский в суете забыл про них. После их переправили к верным людям Василия, князьям Ряполовским, в село Боярово, что невдалеке от града Юрьева, на востоке от Москвы. А уж оттуда Ряполовские перевезли Ивана и Юрия в Муром. Шемяка ожидал, что Русь ему подчинится, но не тут-то было. Со всех сторон поднялось возмущение, более сильное, нежели доселе на Василия было. Видя это, Шемяка быстро смекнул: надо заглаживать вину свою. Тогда призвал к себе Рязанского епископа Иону...

— Нашего? — спросил Андре.

— Нашего, нашего, — улыбнулся Фома. — И говорит ему: «Батюшко Ионо! Поезжай в Муром, в свою епископию, и возьми детей Василия на свою епитрахиль, а я с радостью их пожалую, отца и мать их выпущу и дам им огромную вотчину».

— Что значит — на епитрахиль? — спросил Андре.

— Ну, значит, что под его епитрахилью их никто уж не посмеет тронуть, и Ряполовские могут доверять, — пояснил Фома. — И вот, взяв себе в провожатые меня и послушника Геннадия, батюшка Иона отправился в Муром, подле которого мы и вас встретили. А теперь, дорогой Бернар, не сочтёте ли вы нужным поведать мне, зачем это вы из такого далека в Муром путь держите?

— Гм, — кашлянул Бернар, и Андре сделалось любопытно, как он станет объяснять, но в этот миг повозка остановилась и путешественники увидели себя вблизи городских ворот.

— Ага, — сказал Фома, — за разговором не заметили, как и приехали. Ну что же, после расскажете, вылезаем. Нога-то как? Двигается? Как новенькая?

— Как будто ничего и не было! — радостно воскликнул Андре и выскочил из повозки, бросив Бернару его тёплый упелянд. Тут он увидел множество народу, с радостью и восторгом встречающего епископа Иону. Ему захотелось, чтобы старец хоть как-то обратил на него внимание, но чудотворец полностью отдался встрече с муромцами, благословлял всех желающих и уже спешил войти в распахнувшиеся перед ним врата.

— Вот, значит, княжиче, какие у тебя славные имя и отчество, — говорил Трифон, ведя своих подопечных в храм Рождества Богородицы. — Скажем, литургии бывают только либо Иоанна Златоустого, либо Василия Великого. А ты, стало быть, и Иоанн, и Васильевич.

— А мой отец великий? — спросил Иванушка.

— Ну а как же, — отвечал слуга, — великий князь. Хоть Шемяка и присвоил себе его званье, а незаконно, и правда рано или поздно восторжествует. А отец твой, без сомнения, великий. Он, правда, и великий грешник, но и великий мученик.

— Почему же он грешник? — удивился Иванушка.

— Так на земле же все грешники, — пояснил Трифон. — Одни больше, другие поменьше, но все, все — разбойники. Которые очень уж грешные, те — иуды. А мы — просто разбойники.

— И матушка разбойник?

— И она, сердечная. Ибо на литургии как говорится: «Ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во царствии Твоём». Это хороший разбойник, из тех двоих, которые подле Иисуса распяты были, сказал Господу. А другой усмехался. Так и в людях — какие по правую руку от Христа страдают, те в рай попадут. Они — за батюшку твоего. А по левую — шемяки, они — в геенну огненную.

— Глянь! Глянь! Рябка с Рыжим поют! — отвлёк Трифона княжич, заметив двух знакомых котов, вставших друг против друга и утробно поющих свою сварливую песню. Оба выгнули спины, напружинились, животы набрякли, будто там по камню.

— Судятся, — усмехнулся Трифон. — Эти ни покаяния, ни Причастия не имут.

— Их в ад сошлют?

— Была охота возиться! Так простят, по недоразумению.

— Чо мелешь-то! — возник идущий рядом дьякон Прокофий. — По-твоему, и китов — в рай? У них душа-то есть разве?

— Котам тоже сны снятся, а стало быть, есть душа, по ему рассуждению, — возразил Трифон.

— Не слушайте его, чада, болтает незнамо что, — отказал котам в наличии души дьякон. Взял с земли щепку и швырнул в сторону судящихся. Рыжий дрогнул и побежал. Рябка, пользуясь его замешательством, пустился в погоню с самым решительным видом.

— А сто котов льва одолеют? — спросил Иванушка.

— Церковь уже. Будет о котах-то, — проворчал Трифон. — Одолевают, должно быть. Ну, Боже, милостив буди нам, грешным. Креститеся и входите по старшинству.

В храме уже началась литургия Василия Великого, дьякон Феогност глаголал ектенью, дошёл до моления о преосвященнейшем епископе Рязанском Ионе, честней пресвитерстве, во Христе диаконстве, о всём притче и людях.

— Слыхали? Говорят, Иона-то уже тут, — зашептали за спиной у Иванушки.

— Идёт ещё только, — возразил другой шёпот.

— А вона — не он стоит?

— И где?

— Вона, якобы мирянин, у самого крылоса, с бородою.

— Вона-вона, да не Иона! Это же гость нижегородский, Нередко.

— У ты! Обознался! А почто преосвященнейший к нам течёт?

— Мирить, знамо.

— Не бывать миру!

— Это ещё слепой сказал: поглядим.

— Какой слепой? Василий, что ли?

— Тихо ты! Вон княжонки-то!

Иванушка не выдержал, оглянулся и сердито посмотрел на шептавшихся. Те испуганно закрестились. Рожи бородатые! Небось-то, поди, тоже причащаться станут. Ему вдруг померещилось, будто это Рябка и Рыжий. А что, оборотились в людей да и припёрлись в храм Божий от нечего делать. Иванушка даже ещё раз обернулся и посмотрел на них. Те малость струхнули и ущученно отступили на полшага назад. Точно — они! Один как раз рыжий, а другой — борода клочьями, чёрными и серыми. Он хотел было сообщить о своём открытии Трифону, но сообразил — не поверит.

Тут в храме началось некое комкающееся движение, все заоглядывались, оглянулся и Иванушка. Озорных котов он на сей раз не увидел, а увидел, как в храм входят Ряполовские, Ощера, Руно, Русалка, Драница, Косой-Оболенский. Протоиерей Агафон возгласил из алтаря:

— Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.

— А-а-минь! — пробасили вместе с ликом, размашисто крестясь, вошедшие знаменитости, словно все тут только и ожидали ихнего аминя. Но в храме и впрямь от их присутствия воцарилось некое особенное удовлетворение. Хор запел «Благослови, душе моя, Господа». Пред иконами и аналоем на подсвечниках зажглось множество новых свечей и сделалось гораздо виднее. Семён Ряполовский подошёл сзади и вдруг взял Иванушку под мышки, заворчал: — Тришка, ты что же, вогул этакий, великокняжичей чуть не в притворе поставил!

— Куды ж мне их? — огрызнулся слуга. — На солею? Иль прямо в алтарь?