Я отпускаю тебя - Клер Макинтош

Сержант поглядел на стену, где ход расследования был отражен целой серией схем, таблиц и флипчартов, каждая со списком необходимых действий.

– Поквартирный обход произведен в ночь аварии и на следующий день разными сменами. Несколько жителей слышали, по их выражению, «громкий удар» и крик, но саму машину никто не видел. Патрульные на подъезде к школе говорят с родителями, которые привозят детей, жителям Энфилд-авеню разосланы письма с просьбой свидетелям, если таковые отыщутся, связаться с нами. На обочинах выставлены плакаты – Кейт разбирается со звонками, которые поступают от прочитавших.

– Что-нибудь полезное есть?

Стампи покачал головой:

– Дело дрянь, босс.

Рэй игнорировал его пессимизм.

– Когда выйдет выпуск «Крайм уотч»?

– Завтра вечером. Мы подготовили реконструкцию, а они с помощью компьютерной графики покажут, как может выглядеть машина; комментарий писали мы совместно с их ведущим.

– Мне нужно, чтобы завтра кто-то задержался и принимал звонки после эфира, – сказал Рэй. – Остальное в темпе вальса. – Возникла пауза. Рэй выжидательно оглядел подчиненных: – Кто готов?

– Я могу, – приподняла руку Кейт, заслужив признательный взгляд начальника.

– А что насчет разбитой противотуманки? – вспомнил он.

– В «Вольво» нам назвали артикул детали, у нас уже есть список гаражей, куда такую запчасть отправляли за последние десять дней. Я дал задание Малколму обзвонить все мастерские, начиная с местных, и узнать номера автомобилей, которым делали «жестянку» начиная с того дня.

– Ладно, давайте будем учитывать гипотетическую «Вольво», но это всего лишь одна улика, нет никакой уверенности, что виновник скрылся именно на «Вольво». Кто занимается записями уличных видеокамер?

– Мы, босс, – поднял руку Брайан Уолтон. – Изъяли все видеозаписи с муниципальных камер видеонаблюдения, плюс на офисах и на заправках. Отбирали материал за полчаса до наезда и полчаса после, но все равно получается несколько сотен часов, которые надо отсматривать…

Рэй содрогнулся, представив сумму сверхурочных и трещащий по швам бюджет отдела.

– Дайте мне список видеокамер, – велел он. – Нечего обнимать необъятное, продумайте, что смотреть в первую очередь, а что в последнюю.

Брайан кивнул.

– Ну вот, уже есть с чем работать. – Рэй уверенно улыбнулся, скрывая свои опасения. Прошло уже две недели с «золотого часа» после аварии, когда шансы на поимку виновника наиболее высоки, однако его люди, работая на пределе сил, не добились ни малейшего прогресса. Он помолчал, прежде чем сообщить плохую новость: – Думаю, я никого из вас не удивлю, что все отпуска отменены вплоть до особого распоряжения. Со своей стороны обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы на Рождество вы успели немного побыть в кругу семьи.

С недовольным ропотом все потянулись из кабинета, но никто не жаловался, в чем Рэй и не сомневался. Хоть на брифинге этого не прозвучало, все наверняка подумали: каким станет Рождество для матери Джейкоба Джордана?

Моя решимость ослабевает почти сразу же, как Бристоль остается позади. Я не задумывалась, куда поеду, и наугад выбрала западное направление, вспомнив о Девоне и Корнуолле. Я с грустью думаю о детстве и каникулах, песчаных замках, которые мы строили с Евой, липкие от мороженого на палочке и крема от загара. Воспоминания тянут меня к морю, отвратив от обсаженных деревьями авеню Бристоля и его автомобилей. Я буквально обмираю от страха при виде машин, которым непременно надо обогнать автобус на остановке. Я бесцельно кружила некоторое время по автовокзалу и наконец протянула десять фунтов продавцу в киоске возле «грейхаундов», которого не более заботило, куда я уезжаю, чем меня саму.

Мы переезжаем Севернский мост, и я смотрю вниз на бурлящую зеленовато-серую воду Бристольского залива. Междугородний автобус тих и анонимен, здесь никто не читает «Бристоль пост», никто не говорит о Джейкобе. Я обмякла в кресле; я измучена, но не осмеливаюсь закрыть глаза. Когда я сплю, меня преследуют картины и звуки аварии и сознание, что если бы я оказалась у того перехода на несколько минут раньше, ничего бы не случилось.

«Грейхаунд» направляется в Суонси. Я украдкой разглядываю попутчиков. В основном едут студенты, заткнувшие уши наушниками и погруженные в чтение журналов. Женщина моего возраста просматривает газеты, делая аккуратные пометки на полях. Жить в Бристоле и ни разу не побывать в Уэльсе, конечно, просто несуразно, но теперь я рада, что у меня там нет никаких связей. Прекрасное место для того, чтобы начать все заново.

Я выхожу последней и дожидаюсь, пока автобус отъедет от остановки. Адреналиновая решимость уехать превратилась в туманное воспоминание; теперь, когда я забралась аж в Суонси, я понятия не имею, что делать дальше. На тротуаре сутуло сидит человек; он поднимает глаза и бормочет нечто невразумительное. Я пячусь. Не могу здесь оставаться и не знаю, куда идти, поэтому просто шагаю вперед. Я играю сама с собой: поверну налево, неважно куда; затем направо; а на первом перекрестке пойду прямо. Я не смотрю на названия улиц, просто на каждом пересечении выбираю самую узкую, непроезжую и малолюдную. Я чувствую себя словно в бреду, на грани истерики: что я делаю? Куда иду? Может, вот так и сходят с ума? И вдруг наступает осознание – мне все равно. Это уже неважно.

Я прохожу много миль – Суонси остается далеко позади – и буквально вжимаюсь в живую изгородь, когда мимо проезжают машины, становясь все более редкими к ночи. Дорожную сумку я несу как рюкзак, лямки продавили на плечах глубокие борозды, но я иду, не сбавляя темпа. Слыша только свое дыхание, я постепенно успокаиваюсь. Я не позволяю себе думать о случившемся или о том, куда я иду, а просто шагаю. Вынимаю телефон из кармана и, не взглянув, сколько там пропущенных звонков, бросаю его в кювет с собравшейся водой. Это последнее, что соединяло меня с моим прошлым; почти сразу на душе становится легче.

Натруженные ноги болят, и я понимаю, что если остановлюсь и прилягу на обочине, то уже не поднимусь. Я начинаю идти медленнее, и тут слышу машину сзади. Я отступаю на травянистую обочину и отворачиваюсь от дороги, пропуская автомобиль, но вместо того чтобы скрыться за поворотом, он останавливается метрах в пяти впереди. До меня доносится слабое шипение тормозов и запах выхлопных газов. Я разворачиваюсь и стремглав бросаюсь бежать, не разбирая дороги. Сумка колотит по спине. Я бегу неуклюже, свежие мозоли трутся о ботинки, струйки пота стекают по груди и спине. Автомобиля больше не слышно, и когда я оглядываюсь – при этом меня шатнуло так, что я чуть не упала, – машины не видно.

Я глупо стою посреди пустого шоссе. Я так устала и проголодалась, что не могу мыслить связно. Я уже не уверена, была машина или же я мысленно перенесла на эту заброшенную дорогу визг резины на мокром асфальте, который стоит у меня в ушах.

Сгущаются сумерки. Я уже на побережье: я ощущаю соль на губах и слышу, как волны разбиваются о берег. На указателе написано «Пенфач»; вокруг так тихо, что, идя по деревне и поглядывая на опущенные шторы, лишний заслон от зимней стужи, я чувствую себя непрошеной гостьей. Лунный свет плоский и белый, в нем все кажется двухмерным. Моя тень впереди все удлиняется, пока я не начинаю казаться непомерно высокой. Я дохожу до самой бухты, где скалы обступили полоску песка, словно защищая ее, и спускаюсь по петлистой тропинке. Но тени обманчивы, лунный свет неверен, и я поскальзываюсь на сланце, испугавшись ощущения пустоты под ногой. Я вскрикиваю, теряю равновесие из-за непривычной тяжести моего импровизированного рюкзака, падаю и скатываюсь до самого пляжа. Подо мной хрустит влажный песок. Я осторожно вдыхаю, прислушиваясь, где проснется боль, но боли нет, я ничего не повредила. У меня мелькает мысль – может, я стала невосприимчивой к боли? Может, человеческий организм не приспособлен выдерживать двойную – физическую и эмоциональную – муку? Рука еще саднит, но как-то отстраненно, будто чужая.