Ведьма в шоколаде - Ольга Пашнина

— О да, — ответила я, — всегда мечтала работать на Дрэвиса Фолкрита.

И куда только делось скорбное выражение? Где страдание невинно обиженной Сары? Аж взглядом меня прожигала.

Это уже интереснее: значит, Фолкрит не сообщил благоверной о том, что я у него теперь работаю.

— Что значит работать на Дрэвиса? — поинтересовалась Сара.

Но я только отмахнулась:

— Спроси у него сама. Похоже, у твоего женишка много тайн, да?

Она попыталась было рвануть за мной, но маму волновал лишь фингал, портящий идеальный образ наследницы Гринвильдов.

Папа вышел вслед за мной в холл. Смотрел как-то виновато и тоскливо. Он явно понял, что ухожу я навсегда, потому что рассеянно погладил меня по голове и со вздохом, будто бы украдкой, сунул в руку тяжелый мешочек — с деньгами.

На глазах выступили слезы. Хотелось гордо вернуть деньги, но мысли о будущем и голод перевесили, так что я просто кивнула, лишь скользнув взглядом по ставшему чужим родителю, и притворила за собой дверь.

Удивительно, но даже воздух показался вкуснее. Наверное, к нему примешивался аромат свободы.

Оказавшись так далеко от дома, как могла уйти, я села на лавочку: подумать, что делать дальше. Академия действительно в такой час была закрыта, так что идти туда не вариант. В теории, надо было найти недорогой гостевой дом, но без карты можно блуждать по городу пару дней. Пафосные дома, в которых мы останавливались с родителями, вдруг стали не по карману. Карту можно купить в книжном, а они раньше утра не откроются. А еще где-то поесть.

Я опасалась вытаскивать деньги на улице, но одним глазком заглянула в мешочек и обалдела. Уже за то, что папа дал столько денег, можно преуменьшить его вину. Теперь не пропаду, но деньги надо сохранить. В банк пойти — вариант так себе, мало ли какие там у Сары и женишка связи. Лучше всего будет разделить монеты и припрятать в разных местах. Часть в академии, в личном шкафчике, под защитой мензурок, часть в лавке (все равно в том хламе никто не станет разбираться), часть носить с собой, а часть оставить там, где буду жить.

Осталось только придумать, где скоротать ночь.

И тут меня осенило: лавка! У меня ведь были от нее ключи, а на втором этаже валялся старый матрас. Перекантуюсь ночь-другую там, пока не подыщу жилье.

Изрядно повеселев, я рванула в центр. Чем дольше тянула, тем сильнее смеркалось. Выползали какие-то подозрительные личности, а мешок с деньгами в сумке не добавлял спокойствия. В центре жизнь кипела почти круглосуточно. Я не выдержала и на свой страх и риск заскочила в таверну, разменяв монетку.

Разжилась большим ароматным пирогом с картошкой и курицей, бутылью с сидром и блинами. Да это же почти праздник!

К лавке кралась практически как призрак-шпион. Мало ли, вдруг братик Фолкрита круглосуточно ее пасет. Окажусь снова носом в землю, пирог помну. Но, к счастью, все прошло без эксцессов. Я оказалась внутри и с облегчением выдохнула.

Жаль, штор не было и свет не включить. Мне не слишком хотелось есть наверху, в пыли и хламе, так что расположилась за прилавком. Налила в мензурку воды, и та подсветила мне нехитрый стол.

А вот сидра я хлебнула зря. Казалось бы, что там пара-тройка градусов? На желудок, не видевший еды целый день, напиток подействовал, как валерьяна на кота. Одновременно потянуло в сон и на приключения. Спасло лишь то, что пирог никак не желал отпускать от себя. Я не успокоилась, пока не съела весь, а под конец ужина успела возлюбить и отца своего, и мать… мать его, Фолкрита.

Сидра оставалось почти половина бутылки. Хорошей девочке надлежало угомониться и убрать остатки пиршества до лучших времен.

Но вот честно — гори оно все драконовым пламенем! Жизнь дерьмо, а сидр вкусный. Компании, жаль, нет. Некому душу излить да градус разделить. Хотя чего это нет? У меня есть я (и больше, в общем-то, никого), а я есть где? В зеркале! Мутном и потрескавшемся.

— Ну, подруга, выпьем! — провозгласила я и осушила бокал.

Налила новый. Привалилась к зеркалу, как к родному.

— Вот почему все так, а? — пьяненько вздохнула. — Живешь-живешь, и раз… Все гады, как есть болотные гады. Вот мама… мама не мама, мама — мачеха. Злая, противная, бе-е-е. А папа? Зачем он меня тогда привел, если все равно теперь выгнал? И кто тогда моя мама… я даже не спросила.

Под разговоры вообще весь алкоголь кончается быстрее, а уж под разговоры с самой собой и вовсе можно приговорить всю бутылку.

— Ну, заалкх… алк… алхимию!

Особенно душевным был тост за академию. В какой-то момент мое отражение в зеркале приобрело совсем уж дикий вид, появились какие-то фиолетовые волосы и светящиеся огоньки. Они меня загипнотизировали, и я начала засыпать.

— За… — задумалась, а за что я еще не пила?

— Справедливость, — подсказало зеркало.

— Точно! — обрадовалась я. — Во всем мире! А еще чтоб Фолк… Форк… Фолкриту икалось!

— И чихалось, — снова последовал совет.

Странно, конечно, когда тебе собственное отражение тосты подсказывает, но я же раньше не пила, вдруг это у всех так? Обидно было бы словить белку в первый раз. Хотя на белку-то отражение походило как раз меньше всего, скорее на… на мужика с фиолетовыми глазами и каким-то странным выражением лица.

— Что? — пьяненько поинтересовалась я. — Что ты так смотришь? Плохо мне! Вот тебя когда-нибудь из дома выгоняли?

— Я в зеркале живу! — напыщенно произнесло отражение. — У меня проблемка посерьезнее. Тут даже выпить не достать, если тебе интересно.

Икнув, задумалась.

— Согласна. Тебе хуже. Хоть я в тебя и не верю.

— Я сам в себя не верю, — вздохнуло зеркало. — А ты иди спать.

— З-зачем спать?

Хотя, если вдуматься остатками трезвости, что-то в этом предложении было. Меня, с одной стороны, шатало, а с другой — внутри зудело странное желание пойти… а просто пойти! Высказать Саре все, что я о ней думаю! Или… или взять еще пирога!

Пирог, точно! Еда, вкусняшки, счастливая жизнь!

— Тогда точно посадят, — напомнило зеркало, едва я двинулась к двери. — И, может, ограбят. Пьяную девицу в ночи чего бы не обуть?

Резонно. Рука замерла над ручкой. Некоторое время во мне в ожесточенной схватке сцепились светлая и темная Дейзи, затем светлая все же победила и обессиленно упала без чувств. И я — вслед за ней.

Правда, до второго этажа дойти еще успела, а вот как разгребала матрас и копалась в хламе, помню смутно.

* * *

Сначала проснулась головная боль, а уже вслед за ней — я. Хотя точно уверенности в том, что это я, не было. Я никогда еще так погано себя не чувствовала, даже когда в походе словила желудочную лихорадку. Во рту было так сухо, что дышать получалось едва-едва, в глаза словно насыпали песка, а в голове поселился заяц с тарелками и от души в них дубасил.