«Циники», или Похмелье - Нинель Сирык

Всё остальное время она отдавала чтению. Не хватало Доры. Ох, как не хватало! Не с кем было поделиться, посоветоваться. А впечатлений и сомнений за первые два дня её отсутствия накопилось уйма. В голове вертелось знаменитое декартовское «я мыслю — значит, я существую».

В это же время Глория начала разрабатывать «психологию мысли». Она уже очень много подготовила материалов для этой работы. Весь год прошёл в экспериментах, исканиях.

И вот теперь, весь этот «сумбур» познаний требовалось привести в порядок. Она впервые за всё время знакомства с Дорой задумалась над тем, что для нее значит Дора, кто она ей, и, кто она, Глория для Доры.

У неё и до этого были подруги. Ах, как Глория не любила, а, вернее,

боялась этого слова. Да, были. Но все они уходили. Нет, у них с ней не было подобных чувств. Похожие, может, и были, но проявлялись они более, намного более сдержанно и — всё ограничивалось многочасовыми откровениями, признательными взглядами, обычными дурачествами.

Здесь было не то. Глория эти отношения с полной уверенностью могла

назвать любовью. Самой настоящей, человеческой, безрассудной любовью.

Она, вдруг, сравнила эту любовь с любовью к Питеру. Она его любила.

Любила давно и нежно. Но, если сравнивать сии два чувства, то: любовь к Питу была тихая, безмятежная, уверенная и спокойная. Любовь же к Доре — горячая, какая-то вулканическая, сжигающая любовь. Если Глория не видела Пита по полгода, по восемь месяцев — она легко обходилась без его любви, тем приятнее, нежнее и безмятежнее бывали их встречи. Любовь же к Доре требовала постоянного наличия взаимности, уверенности в силе этого взаимного чувства, желания видеть Дору всегда рядом, и доставлять ей, даже муки ревности.

А Глория их доставляла и нередко. Дора не любила, когда ей Глория рассказывала о своих близких прошлых или настоящих знакомых. И, даже ревновала Глорию к её занятиям, увлечениям. Она, правда, никогда этого не говорила, но Глория чувствовала. Когда, она, Глория, слишком увлекалась и ничего не видела и не слышала, отдаваясь во власть своему воображению, читая что-либо или рисуя, Дора старалась прервать эти занятия под каким угодно предлогом. Однако, Глория, никогда не говорила Доре о Питере. А Дора никогда не говорила ей о Яне и Рейне. Они взаимно молчали на эту тему.

На третий вечер Глория отправилась в читальный зал. Татий заманчиво блестел суперобложкой. Она раскрыла книгу… читала весь день, до девяти вечера. Вышла усталая, но счастливая. Улыбалась каждому встречному, а они, либо с недоумением, либо со снисходительной улыбкой оборачивались ей вслед. Придя домой, она бросилась на койку и уснула, не раздеваясь. Ей снился Пит. Они лежали на пляже под палящим солнцем. Вдруг он наклонился над ней, загородив солнце. Он гладил своей огромной ладонью её по щеке и улыбался… Глория открыла глаза. — Дора! — она вскочила с кровати

— Дора — ты!? — ? Дора ласково смотрела и её тёмные, бархатные глаза утонули во взгляде Глории. — Я так соскучилась. — Малыш, мой милый Малыш! Я удрала раньше… — Спасибо. — Не будем благодарить друг друга за то, что мы любим. Как ты здесь, без меня? Ела вовремя? Глория смотрела на Дору, радуга светилась в её глазах.

— Отвечай, — потребовала Дора.

— Не всегда.

— Малыш, ну почему ты не можешь помнить о себе. Неужели твой желудок не устраивает тебе бунтов? Ах, да, ты заткнешь его таблетками. — Я забываю, я не чувствую… — оправдывалась Глория, — он только в крайних случаях начинает… ну… — Малыш — болеть начинает. Каждый раз так. Глой, ты, как ребёнок. И вечерами ты наверняка не гуляла. — Но Дора, мне дали на два дня Шопенгауэра и надо было срочно прочесть. А в читалке выписала Татия… — Вечно тебе что-нибудь дадут — устало сказала Дора.

— Хватит об этом, — взмолилась Глория. — Я привезла целую курицу. Сварим? — Отлично! Сварим. Они готовили ужин и делились новостями. — Знаешь, Малыш, я успела за эти дни сняться у нас на киностудии. Свободного времени — минуты. Всё остальное — театр, киностудия; дома хлопоты, но я — довольна. Правда, некогда было даже перекусить… — А-ха-а! — перебила её Глория — ах, ты прокурор… меня… — Подожди. Угомонись. Я, зато дома навёрстывала. Ты послушай, я успела написать несколько рассказов, они давно меня мучили и просились на бумагу. Встретилась со многими знакомыми, правда почти всё это связано со съёмками. А ты что успела? Глория улыбнулась, — Я? Успела. Помнишь, у меня тетрадки там, в шкафу? Ты, как-то начала читать, но я отняла. Так вот, я начала «Психологию мысли». — Много написала? — глаза Доры слегка прищурились, излучая истинное любопытство. — Не очень. Ты мне свои рассказы сегодня покажешь? — Знаешь, Глой, мне кажется, они — не на высоте, словом, несовершенные. — Чепуха… Кастрюля задребезжала крышкой, обе бросились к плите. — Убавь огонь, Малыш. — Чепуха, — продолжала Глория, — ты можешь и недооценить.

Ночью они не спали. Каждый читал работу другого. Они вертелись на кровати, устраиваясь поудобнее, перелистовали страницы тетрадок; Глория смеялась время от времени; Дора, закусив губу, читала, задумчиво отводила взгляд от тетрадки, перечитывала и, вдруг спрашивала,

— Малыш, но ведь логика здесь, по-моему, нарушена? Глория отрывалась от чтения и объясняла. Или, — Глой, а почему ты внушению отдаешь предпочтение? — Читай дальше, я там отвечаю на это, — безразлично бросала Глория, продолжая чтение рассказов Доры. Под конец, она взорвалась громким смехом. Сандра спросонья забурчала, — Вечно вы спать не даете, свои разговорчики могли бы отложить до утра. Вот уеду завтра, тут хоть на голове ходите, хоть вверх ногами всё переворачивайте… — Сандра, — начала издеваться Глория, — ну проснись, соня. Послушай, что скажет тебе великий психолог, я, то бишь. Следовало бы вчера ехать, коли уж собралась, отстаёшь от Дианы с Марией. К праздникам заблаговременно готовятся. Проспишь рождество. Или поезд простоит где-нибудь… будешь на живую ёлку в лесу любоваться. Подшутит, к примеру, над пассажирами железнодорожная компания, а?

Сандра села на кровати, — Хамы вы, вот кто. Мне жених снился, а вы … — В опереньи жених? — засмеялась Дора.

— Нет, офицер, — серьезно ответила Сандра

В шинели и с перьями — не унималась Дора, — значит летун, по иному — лётчик. — А ведь и вправду, — обрадовалась Сандра. — Да нет же, Сандра, Карлсон, — вставила Глория, Дора разочарованно покачала головой, добавив, — сказочный герой.

— Сама ты — Шлемиль. Без мечты, как без тени живешь. Продала тень своей любви к Яну за страстные поцелуи Рейна, — обиделась Сандра. Глаза Глории округлились.

Дора схватила руку Глории и, задыхаясь, едва