«Циники», или Похмелье - Нинель Сирык

от стакана невыпитого чая. Глория подошла к ней, взяла за подбородок и повернула к себе лицом. — Правда? — Не смотри на меня так. Я не могу вынести этого взгляда. — Дора, я прошу правды. — Я тоже люблю тебя. Глория не ожидала. Хотя она привыкла к тому, что везде и всем нравилась, но это было не то. А она, физически чувствовала это

«НЕ ТО».

«Сбить с толку — называется у него (актёра Н. С.) доказать; свести с ума — называется у него: убедить»

Ф.Ницше

Декабрь завьюжил улицы, набросал снега. По утрам солнце распускало веер малиновых лучей, к обеду выкатывалось на крышу ратуши, а к вечеру ныряло в ватные сероватые облака. День клонился к вечеру. От духоты слипались глаза. Глория, дочитав страницу, пишет «Ты обещала разговор. Помнишь, ночью». Дора внимательно смотрит на Глорию. Долго сидит в каком-то полузабытьи, уставившись на кипу книг. Потом пишет: «Не знаю, с чего начать и о чём самое главное. Кажется все уже говорено. Мы говорили обо всём (или ни о чем?). А, может быть, главное так и осталось в молчании. Порой, меня одолевают приступы бешеной злобы на себя. Злюсь на то, что теряю голову и дурею, дурею на глазах и, самое смешное, что это происходит со мной — холодной, бесстрастной. Сказывается, видно, темперамент предков, как ни зогоняй его подальше и поглубже. Ты всё знаешь, зачем повторяться? Ты права в своих заключениях, насчет того, что мне плохо, что мне нужен человек, который бы меня понимал, ни о чем не спрашивая. Я, действительно искала забвения от прошлого. Только, кажется напрасно. Правда, в какой-то степени мне это удалось. Может быть, я заблуждаюсь и, просто всё притупилось, однако не прошла боль. Прошлое сейчас отступило, но не ушло. Вероятно, я заслуживаю порицания — пусть. А мне нужна ты. Началось всё с элементарного чувства заботы. Мне, просто, вдруг, захотелось погладить тебя по голове, прижать к себе, укрыть от тревог. У меня раньше не возникали, подобные желания. Ты мне казалась беззащитным ребёнком. Бредовая идея. Но, понимая это, я упрямо гнала доводы разума. Прекрасно понимаю, ты взрослее меня, старше (не в возрастном смысле) и, всё таки, мне ты казалась маленькой, беззащитной. Сама того не зная, я всё больше запутывалась в своих чувствах к тебе. Не бери вины в этом на себя. Да и вина ли это? А может благо наше; кто ответит? Ты поняла меня, поняла молча, без слов, ни о чём не спрашивая. Какими-то внутренними путями. Мне иногда кажется — мы с тобой — одно; ты вошла в меня целиком, вся, как есть, не спрашивая разрешения войти; ворвалась, перевернула всё на свете, свела с ума и утащила за собой. Теперь уже поздно вернуться к исходной точке. Но при желании можно. Всё дело в том, что его (желания возвратиться) — нет. Только вперед! В ближайший день, а потом… будь, что будет. Я начинаю нести ерунду. Совсем не то следовало бы говорить. Но, как только слова попадают на бумагу — они тускнеют, бледнеют, облекаясь в благопристойную оболочку, как будто в разговор двоих не очень тактично вмешивается третий. Со временем я осмыслю суть происходящего сейчас и смогу объяснить себе всё до мельчайших деталей. Пока, я действую по наитию. Поздно, да и ни к чему взывать к рассудку — смешно даже, вкусив от запретного плода, пытаться остаться трезвой. Одним словом, разбирайся. Р.S. У нас несомненно, будет ещё большой разговор. Но не теперь. Я не бегу от него, просто, сейчас — не время». Глория чувствовала такую бесконечную признательность Доре, что ей захотелось не медля обнять и расцеловать её, прямо в сей же момент, но..

Она пишет: «Хорошо, сейчас, я понимаю — не будет. НЕ — БУ — ДЕТ. Но я хочу знать, для чего он? Какую цель ты преследовать хочешь этим разговором? Для каких он последствий состоится? Ведь ты знаешь, если задумала. Я тоже не люблю отвечать на вопросы, когда их задают врасплох. По сему, и хочу знать это немногое». «Я думаю, он будет обо всём. Очень искренний и очень личный. Скорее всего, перед твоим отъездом. Осталось чуть-чуть больше месяца. Такие разговоры происходят перед прощанием. Хотя, мне, всё чаще приходит в голову мысль о никчемности его. Нужен ли он на самом деле?» Глория остановилась на слове «прощание», словно зацепилась за него. Оно ей не понравилось. Дора отказывается, по сути, от затеянного. Она, просто, вероятно, не сумеет его завязать. Глории вновь захотелось спрятать лицо на груди у Доры. Спрятать и уснуть. А книга вопрошающе таращилась на неё раскрытыми страницами. И она читает. И опять не выдерживает: «Я свою страсть, куда лучше проявляю на бумаге, нежели в разговорах. Он может просто не получиться. Бог с ним! Я хочу не разговоров, а тебя; я хочу не слов, а ласк; я хочу не звуков, а выражения глаз. Ведь это куда больше, чем устное излияние. Ты же знаешь, что нужна мне каждую минуту. Особенно, когда тебя нет рядом. Я скоро уеду. Ты говорила вчера, я — твой грех. Что ж! Грех нуждается в омовении. А омовение для меня — ТЫ. И мне даже кажется — после сего обряда, т. е. — ежеминутного пребывания рядом с тобой, ты не заражаешься грехом, а остаешься такой же; я же делаюсь чище. Понимаешь? Я не желаю считаться с мнением окружающих на этот счёт. Они не понимают, либо не хотят понимать. Мой духовный мир и нравственный гораздо чище, нежели у большинства из них». Дора берет чистый лист. Её мысли обгоняют одна другую: «Со мной творится такое впервые. Я не знаю, чего сейчас во мне больше: любви материнской или женской. Но любовь есть. Любовь к этому непонятному, непостижимому человеку. К художнику, не только как профессионалу — художнику душой, умом, словом, художником — всем своим существом». Дора торопливо писала, словно боялась не успеть выразить свои мысли, а Глория, следом прочитывала… «Ты зажигаешь меня своими письмами сильнее, чем словами или действиями. А, что касается греха — им не заражают, он не контагиозен. Он свершается сам собой». Глория уже не читала. Она смотрела перед собой и ждала написанного Дорой листка. А когда прочла — мысли её хлынули на бумагу: «Это не грех, нет! Никогда любовь не была грехом! Слышишь,

ни-ког-да. Тем более, такая красивая, добрая любовь. Я не верю никому. Только древним грекам. Они признавали любовь,