Одиссей. Владычица Зари - Генри Райдер Хаггард

– Так подойди поближе, друг, чтобы я мог вдохнуть дивный аромат приношения.

Сидонцы удивились, услышав, что Скиталец говорит на их языке, а матрос, который держал миску, поднес ее ближе и тут же убрал прочь, словно дразнил собаку куском мяса. Но едва он сделал шаг вперед, как Скиталец вскочил на ноги, развязанные путы упали, и он ударил матроса кулаком в ухо. Он вложил в удар всю свою ярость и проломил ему череп, а потом с такой силой отшвырнул матроса к мачте, что могучая мачта качнулась. Матрос упал и умер, корчась в конвульсиях.

Скиталец схватил висевший на мачте лук и свой короткий меч, надел колчан со стрелами на плечи и взбежал на высокий нос судна. Ограждение палубы было высокое, судно узкое, сидонцы не успели опомниться, как Скиталец уже стоял за алтарем их богов-карликов. Он натянул тетиву своего лука, готовясь выпустить стрелу, и глядел на сидонцев так грозно, что они задрожали от ужаса.

– Увы нам, мы схватили и связали бога! – закричал один из матросов. – Надо как можно скорее отпустить его! Это же Ресеф Микал – бог Лука, яванцы называют его Аполлоном. Не надо с ним ссориться, давайте высадим его на остров и будем молить, чтобы он пощадил нас и не наслал на корабль злые ветры и шторм!

Но капитан крикнул:

– Только посмейте, трусы, мошенники! Хватайте его! Никакой он не бог, он самый обыкновенный смертный, а его доспехи стоят стада волов!

Он приказал нескольким матросам пробраться на корму и оттуда наступать на Одиссея с пиками, а также принести одно из длинных копий, которым они его добьют. Копья были огромные, тяжелые, поднять такое было под силу лишь пяти или шести матросам, и уж конечно, они пробьют самые крепкие доспехи, ими отражали нападения морских пиратов и отбивались от врагов на берегу, куда вытаскивали судно при осаде какого-нибудь города.

Матросам сильно не понравилось приказание капитана, потому что длинные копья были прикреплены к стойкам палубного ограждения, и если матросы туда заберутся и начнут снимать копья, их накроют стрелы Одиссеева лука. Зато матросы, взявшие пики, сразу же метнули их в Одиссея, причем пятеро прыгнули на носовую палубу, где он стоял. Он пустил одну стрелу, вторую, и двое матросов упали, одного случайно поразила пика, брошенная матросом с палубного ограждения, остальные двое прыгнули в трюм.

Одиссей крикнул громовым голосом, стоя высоко на носу:

– Подлые собаки, никогда больше вам не плавать в море, никогда больше вы не продадите в рабство ни одного человека!

Матросы столпились в трюме и принялись совещаться, как же им одолеть Скитальца. А Скиталец снова выстрелил из своего лука, и один из матросов на кормовой палубе, наступавший на него с копьем, упал, остальные тотчас попрыгали к своим товарищам в трюм, потому что на палубе им негде было укрыться.

Солнце уже поднялось и засверкало на золотых доспехах Скитальца. Он стоял один наверху, приготовившись выпустить стрелу. Сияло солнце, царила тишина, корабль слегка покачивался на якоре, а Скиталец ждал, глядя вниз и нацелив стрелу на край настила, готовый выстрелить в первую же голову, которая из-под него покажется. Вдруг несколько матросов бросились к защитному ограждению, сорвали прикрепленные к нему щиты и кинули тем, кто стоял внизу, в Скитальца полетели копья. От нескольких он уклонился, другие отскочили от его доспехов, третьи вонзились в алтарь и в фигуры богов-карликов, а вот его собственные стрелы все точно попадали в цель, и при этом он зорко следил за ближайшим к нему люком, из которого можно было спуститься по трапу в нижнюю часть судна, где сидели гребцы, ведь именно оттуда можно было ждать нападения. Доставая стрелу из висевшего за плечом колчана, он краем глаза заметил тень на палубе. Мгновенно обернулся и увидел прямо над своей головой матроса, тот взобрался на мачту за его спиной и готовился прыгнуть на него сзади. Скиталец схватил короткое копье и метнул в матроса. Копье полетело быстрее мысли и пригвоздило обе руки матроса к рее мачты, он беспомощно повис, издавая отчаянные вопли. А Скиталец продолжал осыпать стрелами матросов, стоящих на корме, они падали, в ужасе крича, что это не человек, а бог, иные сами прыгали за борт и плыли к острову.

Видя, какая паника охватила врагов, Скиталец не стал более медлить, он выхватил свой короткий меч и бросился на них с криком, какой издает орел, кидаясь на чаек в расщелине скалы. Его меч рубил и колол бешено, яростно, никого не щадя, упиваясь местью и ликуя. Гребцы валились на скамьи и на весла, кому-то удалось взобраться по трапу на палубу, и они кидались за борт, те, кто не смог убежать, падали на месте, сраженные мечом, не успев даже нанести удара. Один только капитан, видя, что всё потеряно, повернулся к Скитальцу и бросил копье ему прямо в лицо. Но Скиталец заметил молниеносное движение и наклонил голову, так что копье попало в золотой шлем и пронзило его навершие, но не коснулось головы. Скиталец прыгнул на капитана, с такой силой ударил его по голове плоской поверхностью клинка, что тот без чувств рухнул на палубу, потом связал ему веревками руки и ноги, как еще совсем недавно был сам связан, и крепко приторочил к железному брусу в трюме. Потом стащил своими могучими руками мертвых к ограждению носовой части палубы и сложил их там – зловещая жатва побоища. На мачте висел, пригвожденный копьем к рее, матрос, который подкрался к Скитальцу сзади.

– Ты все еще здесь, приятель? – насмешливо спросил Скиталец. – Не убежал вместе с дружками-разбойниками, решил остаться, хочешь наняться к новому хозяину? Что ж, оставайся, да хорошенько смотри вперед – скоро ли покажется устье египетской реки и невольничий рынок, где ты продашь меня за хорошие денежки.

– Ты все еще здесь, приятель?

Но несчастный уже испустил дух, не выдержав мучительной боли.

Скиталец расстегнул и снял свои золотые доспехи, достал пресной воды из трюма, чтобы помыться, потому что был весь в крови, как лев, растерзавший быка. Потом расчесал золотым гребнем свои длинные темные кудри и стал собирать стрелы, извлекая их из убитых сидонцев, из досок палубы и ограждения, вычистил и вымыл их и положил в колчан. Потом снова надел доспехи, но при всей своей силе не смог вытащить копье из золотого шлема, не повредив его, поэтому он выдернул древко и надел шлем с наконечником, вонзившимся в его навершие, как того пожелала Судьба, положив тем самым начало всем злоключениям и бедам. Подкрепившись хлебом и мясом и выпив вина, он сделал возлияние своим богам. Потом втащил на корабль служивший якорем тяжелый камень, который было не под силу поднять и двоим, и сел у кормила. Крепкий северный ветер с Эгейского моря надул паруса, и корабль поплыл на юг, к устью Нила.

Битва была долгая и изнурительная, Скиталец устал. Он сидел у кормила и вел корабль на юг, туда, где стояло полуденное солнце, поднявшееся в зенит. Но вдруг яркое синее небо потемнело, воздух наполнился шумом и плеском бесчисленного множества крыл. Казалось, и все дикие утки и журавли, и все птицы, что гнездятся в бескрайних соленых болотах долины Меандра, разом снялись со своих мест и летят с юга на север, закрыв все небо, курлыкая, крякая, пронзительно крича и гомоня. Птицы закрыли небо таким плотным темным облаком, что белое оперение лебедей на их фоне казалось сияющим. Увидев лебедей, Скиталец с азартом схватил лук, натянул тетиву и, тщательно прицелившись, выпустил стрелу – она попала прямо в грудь птицы, летевшей высоко над мачтой. Дикий лебедь с лёта канул в воду за кормой, подняв фонтан кроваво-красных брызг и вспенив вокруг себя волны. Но что это? Скиталец был ошеломлен. Длинные серебристые крылья убитой птицы и белоснежное оперение были в кроваво-красных пятнах. Скиталец склонился над ограждением и стал пристально всматриваться в воду. Море вокруг корабля, насколько хватал взгляд, было покрыто кроваво-красной пеной. Местами пена словно бы вскипала, однако Скиталец разглядел между волнами, в глубине, под красным слоем крови серовато-зеленые струи. Разглядел он также, что красную пену волны несут с юга, потому что гуще всего красный цвет воды был за кормой судна, хотя во время сражения с сидонцами ни малейшего оттенка красного в волнах не было. А вот впереди вода светлела, словно из раны, которую омывала рука, вытекла вся кровь. И Скиталец решил, как наверняка решили бы все мужчины, что на берегах Египетской реки произошло великое сражение великих народов и что бог Войны разгневался великим гневом, и потому священная река окрасила кровью священное море, в которое несла свои воды. Война – единственное, что у него сейчас осталось, она заменила ему родину, семейный очаг, и он устремился навстречу тому, что уготовили ему боги. Птицы пролетели и скрылись, было два часа пополудни, день был светел и ярок, и вдруг снова стало темнеть, он поднял голову и увидел, что стоящее высоко в небе солнце стало маленьким и красным, как кровь. С юга на него медленно наползала дымка, легкая, но черная, как ночь. А дальше, на юге, круто поднималась вверх огромная, как гора, черная туча, окаймленная по рваным краям огненным сиянием, она надвигалась, нависала, из ее нутра вырывались вспышки непереносимой яркости, низ прочерчивали молнии, словно туча была свиток и молнии что-то на нем писали. Никогда за время своих странствий по морям и по великой реке Океан, омывающей землю и разделяющий мир мертвых и мир живых, – никогда еще Скиталец не видел такого черного мрака. Этот мрак поглотил его, точно волчья пасть, он не видел ни трупов на палубе, ни мачты, ни матроса, висящего на рее, ни капитана, который стонал внизу, взывая к своим богам. Но позади, на горизонте, виднелся просвет яркого синего неба и белел, словно вырезанный из слоновой кости, остров, где он сражался с сидонцами.