Интерпретации неба - Эльмира Агажан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
нас разделили на один: один,
поправит город – нет, на первый: первый.
И это расстояние кляня,
уютный мир в одну минуту рухнул,
где мы вдвоем у общего огня
смакуем чай с баранками на кухне.
Ничья. Ничей. А город слишком мал,
чтоб встретилась такая же, другая.
О, Костанай, наш добрый аксакал,
забрось нас завтра в сторону Абая!
Ф
Февраль ферментами фонит,
флёр феромонов фееричен,
фиалочно-французский флирт
феноменально фантастичен.
Футбол – фигня! фото фемин
физиологию фугасит,
фужеры, фитоконфетин -
фрейдизма фарс фазаньей фазы.
Флудит фоменковский флешмоб,
фырчит «Фуфло!» фанатик Федя,
Фсуе флегматик-женофоб
вздохнет: Finita la comedia…
Она просила пять
Она просила пять. Сказал, бери, не жалко,
я молод и умен, с запасом долгим лет.
И начался отсчет. Сверкала зажигалка.
И пять ее минут во власти сигарет.
А можешь – десять? Милая глупышка,
я жив сегодня, бодр, как беговой скакун!
Ночь. Сигарета. Спички. Вспышка.
И улетает в дым еще шестьсот секунд.
Потом она лгала, просила больше, дольше
и льстила, обвивая дымкой кровь,
И я сдавал, как старый рок-н-рольщик,
Что пел про провода и про любовь…
Затяг. Еще. Затянут в инь и яни,
Она – бела как дым, я черн – внутри, извне,
И все тянусь к объятьям этой дряни,
Обменивая мир на невесомость с ней.
По ветру пепел, быть того не может,
Вчера я еще жил, спросите у Него!
Недолюбил. Недосказал. Недожил.
Просила мало, забрала – всего…
Согласна!
Снова хочется спать, в ожидании до полвторого,
Половинчатость – признак наличия грани
за которой влюблен и, увы, зависим,
невесом, хоть и весь с переношенными стихами.
Хочешь взвесь – подпрыгивающе и ало,
Девять грамм – все точно (аптека, песня),
Буквы «О» в моих ожиданиях мало,
Вывод: выдох! Забыть! На место!
Значит, так происходит на свете белом
извлечение чувств молчанием безобразным,
оставляя жить опять одиноким и целым,
с прежним ритмом алого, что на красном?
Грани ранят – стерплю! И в пустой квартире
в ожидании вымолю новых гласных,
чтоб на всех частотах в ночном эфире
прокричать влюбленною «Я согласна!».
Это карма, братка
это карма, братка, судьба – как дышло,
в тебе умер давно скрипач, художник,
пилингуешь на нервах сетей айтишья,
что порою брахманам бывает тошно.
бег по клетке – метка, поверь-те Кали,
или ссылка, прокси от я до Б-га,
обнуляются коды – годы по вертикали,
одиночество – ноль, сигарета – один, изжога.
вышел кастою – избран, назвался – в кузов,
виртуальность не знает понятья «тесно»,
если в бездну долго смотреть и юзать,
то с тобой тоже самое делает бездна.
это карма: пасть смертью Ра, бро,
пойми, солнце – лишь часть системы,
оставляй потомкам, как трепет жабры,
звуковые вибрации о себе и мемы
типа «очень жаль, подкачало сердце».
Карма взломана. Взрыв. Затменье.
Только слышно, как где-то играет скерцо,
Предавая реальностей мир забвенью.
Скрепке
Детство.
Линия стальная,
Как стрела, как луч и Я.
Скоро садик, школа, стая,
Шестерёнки бытия.
Ты, тебя, тобою гнуто,
выгнут, кнут, поклон, изгиб.
И прямым не был как будто,
Ты в потоке скрепки скрип.
Скрип. Мах.
Скрип. Мах.
Скрип. Прогиб.
И погиб.
Звался сталью, стал деталью,
прогибаясь, срок влача.
Жизнь как плач по синей дали
И величию Луча…
Прости ненастье
Прости ненастье,
не ослышался,
я плачу.
И я ли этот контур за стеклом?
Ты прав, все вероятности «иначе»
минули мимо, не войдя в мой дом.
Сказала дом?
Сфальшивила.
Неловко.
Пустая геометрия стола,
С предметов – соль, стакан, веревка,
Как признак состояния «жила».
Но за тебя я рада.
Очень.
Очень.
Что жизнь сложилась
разноцветьем бус!
Молчишь?
или боишься?
Этой ночью
я не веревки, равнодушия боюсь.
А помнишь?
Нет, смолчу.
Я знаю,
Ретроспективы иллюзорны и легки,
И тают яблони в саду и тают
Забвеньями туманными с реки.
Стекают капли:
дождь…
Закрой все окна.
Ты слишком жив,
теплей оденься, что ль.
Беззвёздно.
Безответно.
Беззаботно.
Еще меня
Прошу
ты обезболь.
Терпимы откровенья,
дороги
К местам,
где разрушались те мосты,
Невыносимей –
когда ночью монологи,
Стекают каплями
по стенам пустоты…
Пустыня
Пустынно дно.
Песочной кашею
забита кровь до спазма вен,
ответов нет, а ты всё спрашиваешь,
когда сезон для перемен.
Не ждать, не плакать и не маяться,
сбивая волны на песке,
и пресмыкаясь, пресмы-каяться,
от линий жизни на руке.
И сколько там прождать отмерено,
Часов песочных сколько смен,
Само – убийств? само – уверенно?
Само – спасенье, само –плен?
Не тот сезон.
Минут столетия.
Всё медленней по венам кровь.
И за барханом голос ветреный
Шептал всё тише
«Пей любовь»…
12.12.12.
В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,
Самое страшное – это инерция стиля.
Наум Коржавин
И туманится день, закрывая собою ночь,
даже ты – в обесцвеченных перьях крыл,
этот мир многолик, многокож, многоточ,
и вчера он еще так вертелся и точно был.
Были рядом, яблоки и рассвет,
«за тебя небесам благодарен я сотни раз»,
но вонзаются стрелы с ядами – гадами «нет»
в лепестки нашей памяти, навылет из наших глаз.
А сегодня в твоих затаилась другая слеза:
с отражением нового, без оперений и бед,
а моя – солоней, моя исподволь, за небеса,
как сквозное ранение, в шрамы, вслед.
вот, скажите, забава – судьбу свою сослагать:
«может, будет, а если, наверняка»,
только знаешь, больнее всего не лгать,
когда сердце простреляно и отнялась рука.
Права правая, что без имени и кольца,
ей такой – только ложку нести ко рту,
как в стихах про инерцию стиля и правду конца,
и возможность начала, и прочую суету.
Суета – знак безумия. Ночь и ноль –
придают новый смысл падению наших тел,
и тот мир, что вертелся вчера как боль,
это понял давно, и сорваться с оси посмел.
О без яна
Что такое
