Недоросль имперского значения - Дмитрий Луговой

– Не повезло, – философски заметил он. – Шёл бы один, глядишь и проскочил бы.

– Дороги не знаю, – буркнул в ответ я.

– А издалече шагаешь-то?

– С Тихоновой Пустыни. Там и сидел, пока обоз монастырский не собрался в город.

– Монасты-ы-ы-рский?! – протянул Юрас, на миг запнувшись на ходу, почесал бороду. – Ну, да, ничего. Боженька простит. А ты это – писать-то обучен?

– Немного, – не стал отпираться я.

– Это хорошо. Вот и напишешь своим, что у нас погостить остался. А я своим человеком в город передам. А не то глядишь, и уходить не захочешь. – довольный своей шуткой, атаман заржал, вспугнув с сосновой ветки огромную ворону, которая с противным карканьем улетела по замысловатой траектории. А Юрас, очевидно удовлетворивший своё любопытство, не возобновлял разговор.

Вскоре мы пришли. В какой-то момент мы нырнули в такие непроходимые заросли бузины и ежевики, что будь я без сопровождающего, тут же потерял бы направление. Под ногами явственно захлюпало, но воды не было видно под пушистым мхом, местами достававшим тонкими зелёными нитями почти до колена. Тут же от земли с противным писком поднялась эскадрилья комаров – огромных, рыжих, и, по-моему, с реактивным двигателем между крыльев, так как отмахиваться было бесполезно. С ходу впиваясь в открытые участки кожи, они, хоть и гибли сотнями от хлопков ладонью, но успевали поделиться ядовитой слюной, вызывающей нестерпимый зуд. Пришлось наломать веток и изображать из себя мельницу. Юрас же, кажется, вовсе не замечал кровопийц.

Но болотина через какое-то время закончилась. Перед нами возник пологий пригорок, на котором кроме вековых сосен не росло ничего – никакого подлеска. На песчаном возвышении, на котором не задерживалась даже опавшая хвоя, примостился небольшой хуторок, из нескольких избушек. А я-то думал, что банда живёт в землянках, что ли. На импровизированной площади, образованной вставшими полукругом домами, виднелся колодезный сруб, возле которого разгребали лапами землю три облезлые курицы. Неожиданно толстый кот лениво наблюдал за ними с края колодца. Тут же, над тлеющими углями, обложенными булыжником, на двух рогатинах сушились чьи-то портки.

– Мишка! – позвал Юрас, едва взобравшись на пригорок. – Мишка, свинячий ты потрох, куда запропал?

– Да, дядько Юрас! – из ближайшей избёнки выскочило нечто – худое, чумазое с короткими всклокоченными волосами, обрезанными даже не ножницами, а, как будто тупым ножом. Впрочем, слой грязи не мешал разглядеть веснушки, усыпавшие курносый нос. Из-под чёлки поблескивали карие глаза с явной хитринкой. Судя по голосу, этому чуду было лет двенадцать-тринадцать, хотя по росту – все четырнадцать.

– Ишь, племяш нашёлся, – окоротил его атаман. – Вот тебе урок, – подтолкнул меня в спину по направлению к пацану. – Глаз не спускать.

– Дядько Юрас, а когда меня на дело возьмёте? – заканючил Мишка. Обещали же!

– Сиди уж! Будет тебе дело… да это – курицу забей на похлёбку.

– Я… я не могу, знаете же! – перепугался малой.

– Не могу, не могу! – передразнил его разбойник. – А всё туда же – на дело. Тьфу!

С этими словами он молниеносно ухватил ближайшую квочку и одним движением открутил ей голову. Крови хлынула фонтаном, а меня скрутило в очередном приступе рвоты.

– Неженки! – выплюнул Юрас, бросил тушку на землю, и, отвернувшись, пошёл в избу. – Хоть ощипите, что ли.

– Ощипать-то мы могём, – выпалил Мишка, после чего метнулся в избу и выскочил с котелком, полным воды, поставил его на угли, и, подняв за лапы переставшую биться птицу, сунул её в воду. Потом ногами затолкал в костёр несколько тонких поленьев и начал их раздувать. Туча пепла, взметнувшаяся из очага, моментально увеличила слой грязи, покрывавший мальца.

– Ты кто будешь? – через какое-то время переключил он своё внимание на меня.

– Стёпка я, Степан.

– Изловили?

– Угу.

– Один был, или с попутчиками?

– С попутчиками… был.

– Ясно… – в голосе пацана почему-то проскользнули нотки грусти. Странно, учитывая то, как он недавно рвался "на дело". А может и именно поэтому. – В Калугу шёл?

– Ага. Пока туда. Но вообще-то мне в Питер надо. К Ломоносову.

– К Ломоносову?! – удивлённо переспросил пацан. – Как же – ждёт он, поди, тебя.

– Ждёт – не ждёт, я мне во как надо. – я ребром ладони провёл по шее, показывая как мне надо.

– Болеет, говорят, Михайло Василич. Никого не принимает.

Блин, точно! Сейчас же шестьдесят третий год! Значит, жить ему осталось всего ничего. А я тут прохлаждаюсь!

– Постой! – внезапно осенило меня. – А ты-то тут, в лесах сидючи, откуда знаешь?

Из под склонённой к костру головы блеснули два внимательных глаза.

– Тс-с! – прошипел Мишка, украдкой оглядевшись. – Потом…

* * *

За весь оставшийся день Юрас показался только один раз. Он бросил к костру затхлый мешок, в котором оказалось с полведра сморщенной прошлогодней репки и несколько тощих морковок. От нечего делать я помог Мишке в приготовлении нехитрой похлёбки, заодно поделившись с ним сухарями из своих запасов. За всё это время мы почти не разговаривали. Так – "подай", да "подержи". На все мои попытки начать более содержательный разговор, он отвечал таким настороженным и, отчасти испуганным взглядом, что я тут же сворачивал тему, надеясь на обещанное "потом".

Шайка вернулась только к вечеру. Уже налегке. Видимо добычу здесь не хранили. А может и сбыть успели. Я ожидал, что разбойники станут отмечать успешное ограбление обоза, но стереотип не сработал. Мужики разбрелись по хутору, занявшись повседневными делами, как будто утром не резали несчастных путников, а целый день проработали мирно в поле. Только к ужину они собрались у костра. Рябой притащил откуда-то деревянное ведро почти до краёв наполненное брагой, и разбойники, наполнив кружки и набрав похлёбки, расселись вокруг костра и принялись чинно ужинать. Прям хоть картину пиши – "Быт мирных крестьян XVIII века". Нам, как поварам, досталось самое "ценное" – по полмиски пустой жижи с запахом дыма. Хорошо, что сухари остались, но светить их я не стал. Лучше потом схомячу.

Как оказалось, и места в избах нам с Мишкой тоже не полагалось. Собственно, и не хотелось, если честно. Слушать храп и дышать кислым винным перегаром очень надо! Не дожидаясь, когда все угомонятся, Мишка цапнул меня за руку и потащил куда-то в темноту, за избы. Спустившись на половину косогора, он гордо продемонстрировал мне в сгустившихся сумерках своё жилище. Оказалось, что у него на разбойничьем хуторе есть своя жилплощадь – шалаш, да такой, что всем шалашам шалаш. Высокий настолько, что можно было стоять, совсем не пригибаясь даже мне. Крытый толстым, не меньше полуметра, слоем елового лапника. Лапник же выполнял роль постели.

– Нравится? – с законной гордостью творца поинтересовался он.