Путь Горыныча. Авторизованная биография Гарика Сукачева - Михаил Марголис

«Это был рок, причем очень эмоциональный и заставляющий задуматься… Ведь рок – это не столько музыка, сколько тексты, а у него они настолько сильны, что вряд ли кому-то удастся достигнуть его уровня… Потом я ходил на все репетиции «Машины времени» и каждый день учился – учился работоспособности, учился заниматься музыкой, отдавая этому делу все свои силы… Уже играя в «Постскриптуме», я понимал, что их уровень для нас недосягаем…» Рассмотреть вблизи впечатливших его «машинистов» Гарик сумел как раз в пору первых сейшенов «P.S.». Его «учителя» фактически сами к нему пришли. Точнее, пришли они, как когда-то и Сукачев, к завклубом П. Кузину, которому опять позвонили из заводского комитета комсомола и сообщили, что на сей раз уже какой-то известной, а не начинающей группе негде репетировать. Паля подумал: «Ну, «Машина времени» это быть не может, а другие мне в клубе на фиг не нужны». Но на всякий случай попросил уточнить название коллектива. «Когда сказали, что речь именно о «Машине», у меня чуть ноги не подкосились. Представляешь, как это тогда звучало!» У «МВ», еще не вписавшейся в структуру Росконцерта, в тот период действительно положение было странное. Наибольшие проблемы и с выступлениями, и с репетиционными точками возникали именно в родной Москве. Выбирать «машинистам» особо не приходилось. Хватались за любую возможность где-то обосноваться.

«На следующее утро после этого звонка ко мне приехали Макаревич с Валерой Ефремовым. У него уже автомобиль собственный был! – рассказывает Кузин. – Они посмотрели, где им аппарат свой поставить, оценили условия для репетиций и согласились к нам перебраться.

Я тут же своих ребят обзвонил, сообщил, что завтрашняя репетиция отменяется. Гарик спросил: «А чего так? – «Машина времени» тут у нас будет играть» – «Да, не пизди!» – «Не веришь, подъезжай, посмотришь». На следующий день все как штык раньше положенного времени приехали. На свою репетицию так точно ни разу не собирались. А тут – выходной, и все приперлись – поглазеть, как «Машина» репетирует. Сукачев вел себя, словно школьник, сейчас представить сложно, что он таким был. Все толкал меня в бок: «Паля, смотри, «Стратокастер»…» Конечно, мы тогда наладили с «машинистами» общение. Они даже в нашем клубе бесплатный концерт сыграли…»

Несмотря на активную деятельность, собственную группу и такие привлекательные опции («Машина» на заводе на халяву поет!), в конце 1980-го Пашу из клуба вытеснили. «После Олимпиады я еще какое-то время умудрялся по совместительству работать и в НИИ, и в клубе, а потом пришлось съезжать, – поясняет Кузин. – Председатель завкома сменился, стал своего человека в завклубом продвигать, меня подсиживать начали. В один прекрасный день мы наняли машину и вывезли на ней с «базы» всю аппаратуру ко мне домой. Дочке моей некоторое время пришлось жить в комнате, до потолка заставленной нашей техникой, колонками всякими, большую часть которых я сам и пилил. А с барабанами так поступил: оставил в клубе только их облицовку, сделал фактически муляж. А сами барабаны забрал. Потом самостоятельно соорудил себе две классные ударные установки…»

Покинув завод имени Александра Матросова, «Постскриптум» временно оккупировал кузинскую квартиру, где периодически репетировал вечерами, пока Павел не наладил контакт с руководством ДК «Мосэнерготехпром» в Бескудниково, куда группа и отправилась. На новой точке «P.S.» соорудили свой единственный альбом «Не унывай!» (1982), в который перекочевала тема «Нью-Йорк» из альбома «Заката…» трехлетней давности. Остальные композиции четко отражали все, что впитывали Сукачев и сотоварищи в минувшие несколько лет: от программ Осмоловского на «Голосе Америки», к которым добавилась передача Севы Новгородцева на Би-би-си, до «Машины времени», ненадолго разделившей с «Постскриптумом» репетиционный кров.

В заглавной теме «Не унывай!» помимо «машинистского» настроения одни только клавишные партии (где условного Подгородецкого слышалось больше, чем условного Лорда) подчеркивали, что творчество «МВ» ребятам из «Постскриптума» глубоко знакомо. Это подтверждала и песня «Для тебя». А, допустим, «Неженка» говорила о том, что группе по-прежнему близки «цеппелины» и прочая хард-рок классика, хотя на дворе уже эра пост-панка и нью-вэйв, а в спорах на кухне у Кузина «постскриптумовцы» рассуждали о том, как важно начать играть что-то передовое.

Гарик тогда все «мотал на ус», но думал о своем, что отчасти и предопределило его скорый «развод» с Палей и другими компаньонами. «Машина времени», конечно, колоссальное влияние оказала на всю страну и на меня в том числе. Первая группа, которая играла на русском языке именно рок-музыку. Но самому мне хотелось пойти другим путем. Я думал: мы – следующее поколение. И нужно сделать то, чего до меня не было, пусть даже раньше уже было все. Мой нигилизм отрицал все предыдущее, хотя я опирался на традицию. То, что тогда звучало повсюду, мне казалось устаревшим. «Лед Зеппелин» в первой половине 80-х стал для меня говном, поскольку появилось слово «панк» и хотелось узнать, что это такое. А большинство музыкантов вокруг меня продолжали расчесывать хаера и играть хард-рок. Я сам до 1982 года носил длинные волосы. В воздухе витали новые тенденции, а народ еще в клешах гулял. Но я четко понимал – то десятилетие (семидесятые) прошло. И мне было важно, что я умею отличить зерна от плевел, где новаторство, а где – пустота. Мой вкус сформировался и за семь лет учебы в музыкальной школе, и в общении с передовыми андеграундными ребятами».

Что касается музыкальной школы, то в 1989-м, когда Гарик уже раздавал интервью всесоюзным молодежным газетам, он рассказывал так: «…моим любимым предметом была музлитература. У нас был очень хороший преподаватель – она научила меня любить музыку… Очень люблю Стравинского. Мне близок Гершвин. Его джаз, его исполнение даже для сегодняшнего дня необычайно интересно. Люблю и помню его мелодии. Очень люблю этюды Паганини. Когда был жив Леонид Коган, его исполнение Паганини буквально все переворачивало во мне. В детстве с удовольствием слушал Бетховена…»

С классикой и джазом – понятно. Но странно, что никто в тот период (уж знакомые хиппы-то могли) не познакомил Сукачева с определенной частью той культуры (или скорее – контркультуры), к которой Игорь, кажется, подсознательно стремился. По крайней мере, она могла его заинтересовать, соприкоснись он с ней своевременно. Скажем, про Энди Уорхола и все, что крутилось вокруг его «Фабрики», про Velvet Underground или Тимоти Лири Гарик «тогда вообще ничего не знал». А если бы узнал? Интересно, куда повернулись бы (и повернулись ли?) его музыкальные интересы? С другой стороны, к началу 1980-х в сукачевской системе координат все перечисленные имена уже тоже могли считаться отголоском минувших десятилетий, и ему было не до них.

Зато в свои 21–22 года Игорь помимо Стравинского, Паганини, харда, панка и Владимира Высоцкого (вот уж кто не только песнями, но и рисунком своей жизни впечатлил его навсегда) активно штудировал ключевую для советской интеллигенции самиздатовскую литературу, попадавшую к нему благодаря все тем же «центровым» знакомым.