Мститель. Лето надежд - Валерий Шмаев

Бывшие друзья и союзники стремительно превращались во врагов. Великая заокеанская держава требовала обратно так необходимую стране технику, поставленную по ленд-лизу, и, получив ее, тут же пускала эту технику под пресс. Так было дешевле «великой» стране «победившей демократии», а на моей Родине в это время люди лебеду, тополиные почки и лепешки из листьев и цветов липы ели.

Люди не жили, а с громадным трудом выживали, и в моей стране вовсю заработал так часто упоминаемый в моем времени «указ семь-восемь» – указ от седьмого августа тридцать второго года, именуемый в народе «Законом о трех колосках». И поехали люди моей страны в лагеря на десять лет. За ведро угля. За не выкопанную на колхозном поле картошку. За кочан капусты. За карман, набитый только что обмолоченным зерном. И много еще за что.

Здесь этого уже не будет, и предотвратил весь этот послевоенный кошмар погибший в сентябре сорок третьего года капитан Егоров. Потому что фирмы и предприятия, специально открытые в странах Южной Америки, Канады и Мексики, заключат с нашей страной официальные договора на поставку самых разнообразных товаров и продуктов. Затем другие компании арендуют, а то и купят морские транспорты. И придут в нашу страну в середине сорок пятого года караваны транспортов типа «Либерти» и «Виктори»[7] с канадским зерном, американским промышленным оборудованием и всем тем, что так необходимо Стране Советов.

Война в Атлантике закончится, но в Японии будет продолжаться еще достаточно долго – мы обязательно этому поспособствуем, – есть у нас пара некрасивых, но очень эффективных задумок. А тем временем именно эти транспорты привезут в нашу страну то, что специально отправленные из Советского Союза в начале сорок третьего года люди и бойцы «Егеря» закупят на деньги совсем недавно сдохшей в дикой агонии «Великой Германии».

Основная идея капитана Егорова состояла во внедрении в капиталистическую систему независимой от Советского Союза организации. Эта организация должна была раствориться в американском обществе и, используя знания «Егеря» и его финансы, очень быстро занять свою нишу в производстве нескольких новинок, которые появятся сразу после войны.

Заработанные таким образом деньги частично должны были вернуться обратно в Союз и возвратиться со следующими новинками, золотом, алмазами и людьми, покалеченными войной. Новинки будут внедряться в капиталистическое общество, золото и алмазы превратятся в промышленное оборудование и поедут на свою новую родину, а инвалиды осядут на островах семьи Лерманов.

Идею «Егеря» с санаториями для инвалидов войны из различных стран тоже не стоило сбрасывать со счетов. Здравая идея с далекоидущим развитием. Вполне в духе нашего соотечественника, запустившего в этот мир организацию, которая всегда будет связана со Страной Советов, но, как и любая другая частная компания, сохранит свою независимость и свои самые разнообразные интересы.

И мне было немного обидно. Нет. Не обидно – скорее, неуютно. Царапала где-то внутри меня неуемная, подленькая мыслишка: «Все это Егоров придумал еще зимой сорок второго. Придумал, подготовил, осуществил и погиб, прикрывая всех нас и твердо зная, что мы не бросим задуманное им дело».

Мы, разумеется, не бросим, но еще и поможем своей стране, чем сможем, а в первую очередь видоизменим «указ семь-восемь». То есть постановление Совета Народных Комисаров от седьмого августа тысяча девятьсот тридцать второго года: «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности».

И ключевая фраза здесь: «Об охране имущества государственных предприятий». Об охране всего государственного имущества от профессионального уголовного мира. То есть от тех людей, которые принципиально не хотели работать во время войны и которых расплодилось во время этой войны слишком много. Мы немножечко изменим существующие сейчас законы в отношении профессиональных преступных элементов, но как говорил все тот же капитан Егоров: «Об этом не сейчас».

Все наступательные операции осени и зимы сорок третьего года прошли без нашего участия. В самые первые дни казалось, что о нас забыли. Нет. Мы работали с прикрепленными к нам людьми из различных наркоматов и конструкторских бюро, ездили по стране, но это была не та работа, к которой мы все готовились и которую с полной отдачей могли делать.

Как это ни странно, но даже в Днепровской наступательной операции никто из нас не участвовал. Мы прекрасно знали и кричали во всю мощь своих легких о том, что воздушно-десантная операция, которую запланировало командование Воронежского фронта на конец сентября сорок третьего года, провалится. Десантники оттянут на себя некоторую часть немецких войск, но в бо́льшей своей части бессмысленно погибнут. Мы постоянно говорили об этом, но провернуть неуклюжую советскую бюрократическую машину нам оказалось не по силам.

Нас слушали и не слышали, но, видимо, именно провал Днепровской воздушно-десантной операции сдвинул ту стену непонимания, в которую мы все уперлись. Особенно эта стена непонимания ударила по «Багги». Он изучал эту операцию еще у нас дома и надеялся изменить ее проведение, а главное – результаты этой операции, но все наши усилия оказались тщетны.

Очень сильно ударила по командиру разведгруппы ВДВ гибель сотен так нужных стране десантников. И «Багги» впервые за все это время сорвался. Вернее, сначала вежливо и душевно обложил местного главного пламенного ленинца в три этажа. Нашел отдельные, особо добрые слова орально-матерного характера для направления главного коммуниста по известным и неизвестным всем присутствующим при этом эпохальном событии адресам. Потом, разумеется, нажрался до синих соплей и мрачных воспоминаний, а затем…

В общем, зубы не сильно понятно зачем вернувшемуся замполиту, что неудачно, а главное, совсем не вовремя начал «строить» «Багги», придется вставлять новые. Когда того самого замполита из госпиталя выпишут. Впрочем, и замполита нам почти сразу прислали нового – пока ни разу не покоцанного. Прежнего перевели куда-то дальше. Голову лечить. И все остальное, что так неожиданно повредилось после общения с кулаками и ногами пьяного в полнейшую дымину командира первого учебного батальона только что созданного управления специальных операций при наркомате внутренних дел.

Только тогда я впервые понял капитана Егорова. Его сомнения в целесообразности своего появления в сорок первом году. Егоров сначала заявил о себе в тылу немецких войск, но так, что о нем услышали даже за линией фронта, и только потом отправил нашим такую информацию, к которой невозможно было не прислушаться.

Теперь нам предстояло сделать то же самое – сначала доказать Сталину, что мы хоть что-то собой представляем. Это было сложно, но ничего невозможного мы с Малышевым не видели и поэтому пошли несколько иной дорогой.

Для обеспечения секретности нашего появления мы договорились с руководством страны, и в первую очередь с наркомом внутренних дел, создать на базе Тушинского аэродрома управление специальных операций под руководством полковника НКВД Малышева. Это управление должно было заниматься всем сразу. От внедрения в промышленность наших знаний до десантных и разведывательно-диверсионных операций в глубоком тылу противника.