Я хотел убить небо - Жиль Пари

У Мишеля длинные волосы и чёрная борода, которая скрывает всю нижнюю половину лица.

Симон говорит, что он прячет под ней какой-то секрет, и я спрашиваю: «Какой секрет?», и Симон отвечает: «Секрет бородачей», и я ничего не понимаю.

Иногда я засовываю пальцы Мишелю в бороду, на ощупь она совсем как мох, который растёт на деревьях, но никакого секрета я там не нахожу.

А ещё Мишель очень старый. Ему не меньше сорока.

И носит слишком просторную одежду.

Борис говорит, что у него, наверное, есть старший брат, и этот брат отдаёт ему одежду, из которой вырос, и я тогда думаю о том, что мне бы тоже очень хотелось, чтобы у меня был брат и чтобы он отдавал мне одежду, из которой вырос, но мама предпочитала сидеть и пить пиво вместо того, чтобы пойти и купить мне брата.

Иногда я по ней скучаю, но я уже привык к мысли, что она никогда не приедет навестить меня в приюте.

Реймон ездил в наш дом, чтобы забрать оттуда мою одежду, и говорит, что дом «опечатан».

– Что это значит? – спросил я.

– Это значит, что больше туда никому нельзя заходить.

– А если маме надоест на небе с папой и ей захочется пива, как же она попадёт в дом?

Тогда Реймон сказал, что на небе у неё есть всё, даже пиво, и что мама останется там навсегда и я её никогда больше не увижу, и я заплакал.

Я рассказал об этом Рози.

– Это ещё что за глупости?! – сказала она. – На небе нет никакого пива. Твоя мама играет на арфе!

– Что такое арфа?

– Это музыкальный инструмент.

– Правда? Это было бы очень странно, если бы мама там стала играть на арфе, как ты говоришь, потому что, кроме пива, телевизора, обид на весь белый свет и песен Селин Дион, маму ничего не интересует.

Рози обхватила моё лицо ладонями:

– Не надо так говорить, дорогой Кабачок, больше всего твою маму интересовал ты! Каждая мама любит своего ребёнка, даже если она этого не говорит.

У Франсуа, второго питателя, волос совсем не осталось, и иногда, когда Борис промахивается мимо ворот, он говорит: «Это всё из-за Яйцеголового», и мы все смеёмся, кроме Франсуа-Яйцеголового, который говорит Борису: «Если ещё раз меня так назовёшь, отправишься собирать листья под деревьями», и теперь Борис говорит это слово только для тех, кто умеет читать по губам.

То есть для нас, детей из приюта.

В футбол играем только мы, мальчишки, потому что этот спорт не для девчонок.

Девчонки тем временем играют в волейбол, в кукол или в шитьё.

В приюте примерно сорок детей, не меньше.

У каждой группы из десяти человек есть своя кухня, своя гостиная и свои спальни, и между собой дети из разных групп перемешиваются только на футболе, в бассейне или когда мы идём гулять в лес.

Вот только мы с Симоном и Ахмедом не очень-то хотим иметь дело с другими детьми, потому что нам и без них хорошо.

На футболе мы ставим им подножки, когда питатели не видят, и иногда эти другие дети падают и ревут, а когда они показывают на нас пальцем, мы говорим: «Да они врут!»

Если нам всё-таки не верят, мы с Симоном всё сваливаем на Ахмеда, и Ахмед знает, что в его интересах помалкивать, поэтому говорит: «Я не нарочно!» – и ревёт, и питатель говорит: «Пенальти», и мы продолжаем играть.

В нашей команде пенальти всегда бьёт Антуан.

Антуан ужасно сильный и быстрый: он так далеко пинает мяч, что однажды мы его вообще не нашли.

В команде противников пенальти бьёт Азиз, только он всегда смотрит на нас, а не на ворота, и однажды Борис получил мячом прямо в нос.

Борис, конечно, сам хорош, мог бы и увернуться.

Яйцеголовый весь побелел, когда увидел, как у Бориса кровь хлынула из носа. Он увёл Бориса в медкабинет, а Азиз сказал бородачу: «Я не нарочно», но мы с Симоном смотрели на него очень зло.

Борис вернулся с пластырем на носу.

А Яйцеголовый остался в медкабинете.

Мы пошли гулять в лес, и я спросил у Бориса: «Больно?», а он ответил: «Нет», и это меня впечатлило.

Мы все решили отомстить Азизу, кроме Жужуба, который дулся из-за пластыря. Антуан поставил подножку, и Азиз упал в лужу. Когда он поднялся, то был весь грязный и ревел. Он сказал, что мы его толкнули, а мы сказали: «Что за бред», и бородач ушёл с Азизом, а мы остались прыгать по лужам и ломать сухие деревья, пока никто не видит.

* * *

По пятницам после полдника я хожу к психологу.

Мадам Колетт показывает мне чёрно-белые рисунки, и я должен говорить, на что это похоже, или же она даёт мне пластилин, и я должен делать с ним что захочу.

У неё в кабинете есть ещё цветные карандаши, и я могу рисовать ими, если станет скучно, и однажды я попытался нарисовать кукольный театр.

Я показал рисунок мадам Колетт, и она сказала: «Интересно», и я не понял, чего она там нашла интересного, ведь театр у меня совсем не получился, он был больше похож на красную коробку с бантом как на подарках, не знаю почему.

Когда она показывает мне свои чёрно-белые рисунки, я говорю первое, что приходит в голову:

– Живой мертвец играет на трубе.

– Корова ест обезьяну.

– Револьвер убийцы, который охотится на блондинок.

Она спрашивает:

– И откуда он взялся, этот револьвер?

– Ну откуда, из новостей по телевизору.

Иногда я ломаю голову, откуда вообще она берёт все эти вопросы.

После чёрно-белых рисунков мадам Колетт спрашивает, чего бы я сейчас хотел, и я говорю: «Я бы хотел пойти играть с Симоном и Ахмедом», и она меня отпускает. Или же я беру пластилин и играю с ним, леплю разных монстров, как в «Войне миров», и мадам Колетт спрашивает, что это такое, – можно подумать, она никогда не смотрела телевизор.

А иногда я и сам не знаю, что слепил, получается вообще ни на что не похоже, но мадам Колетт уж всегда придумает, что это такое.

Она говорит: «Это сердце?», и я не понимаю, где она тут видит сердце, и говорю: «Нет», и она тогда: «Это мяч?», и так может продолжаться довольно долго, пока наконец я не отвечу: «Да», просто потому что чувствую, что это её порадует, а иногда я говорю: «Это вообще ничего», но она тогда спорит: «Не надо так говорить, Кабачок. Это не может быть ничем. Самое главное – пытаться сделать что-то, что хотя бы на что-нибудь похоже. Понимаешь?», и я киваю головой, потому что мне очень хочется пойти играть с Симоном.

– Ты когда-нибудь думаешь о маме?

– Да, когда смотрю телевизор по понедельникам, или когда бородач пьёт тайком пиво в лесу, или когда разговариваю с Рози или Реймоном.

Она заглядывает в свою тетрадь и громко спрашивает: