Счастливый город. Как городское планирование меняет нашу жизнь - Чарльз Монтгомери

Одно несомненно: каждый из нас облекает свое представление о счастье в определенную форму. Так происходит, когда вы разбиваете сад или выбираете, где жить. Когда вы покупаете автомобиль. Когда генеральный директор рассматривает новый офис в небоскребе или архитектор создает проект большого квартала социального жилья. Так происходит, когда градостроители, чиновники и общественные советы спорят по поводу дорог, правил зонирования и памятников. Невозможно отделить жизнь и планировку города от попытки понять счастье, испытать его и создать его для жителей. Этот поиск определяет форму города, а тот, в свою очередь, задает параметры поиска.

Так было в Афинах. С середины V в. до н. э. идея о счастье считалась одной из самых важных целей существования человека. Хотя лишь относительно небольшой процент населения Афин обладал правами граждан, те, у кого таковые были, имели богатство, время и свободу, чтобы до хрипоты спорить о хорошей жизни. Все рассуждения вращались вокруг концепции эвдемонии (eudaimonia). Буквально этот термин можно перевести как «в сопровождении доброго демона (daimon)»; в более широком смысле это процветание и благополучие. Всякий философ предлагал свой вариант трактовки, но после нескольких десятилетий споров Аристотель подвел итог: каждый из нас отчасти согласен, что удача, здоровье, друзья, власть и материальные блага влияют на состояние эвдемонии. Но таких частных составляющих недостаточно даже в городе-государстве, где доступны все радости жизни. По мнению Аристотеля, существование исключительно ради удовольствия[22] присуще животным. Человек может испытать подлинное счастье, достигнув высот своего потенциала, а это означает добродетель не только в мыслях, но и в поступках[23].

Общественное и личное процветание тесно переплелись[24]. Город-государство, полис, был общим проектом, который афиняне пестовали почти с религиозным пылом. Город оказался не просто механизмом удовлетворения повседневных нужд. Это была целая концепция, связывавшая воедино культуру, политику, традиции и историю Афин. Жители города, по словам Аристотеля[25], стали гребцами на корабле, с общей задачей заставить его двигаться вперед. Он утверждал, что полис — единственное средство, благодаря которому человек способен достичь эвдемонии. Любой, кто сторонится общества, не может считаться цельной личностью.

Взаимосвязь между этими идеями и проектировкой города, в котором они зародились, была удивительной. Афиняне искали покровительства богов: на вершине холма Акрополь стояли каменные храмы, посвященные Афине и другим богам греческого пантеона. При этом чувство личной ответственности и гражданский дух жителей Афин отразились на архитектуре построек ближе к подножию холма. Недалеко от западного склона Акрополя, на каменистой площадке холма Пникс, любой гражданин Афин — свободный мужчина, рожденный в городе, — мог высказать свое мнение по общественно значимому вопросу. Площадка вмещала до 20 тыс. человек и была наглядным воплощением нового принципа всеобщего права слова. Концепцию эвдемонии горячо обсуждали в академиях Платона, Аристотеля и Эпикура. Но она всегда возвращалась к агоре. Ее открытость в центре города-государства была не только демонстрацией значимости исполнительной власти (как многие современные площади), но и приглашением к участию в жизни города.

Сложно сказать, что первично: повлияла ли архитектура на развитие гражданской философии афинян или же последняя определила архитектурный облик города. Но их сочетание требовало, чтобы добродетельные граждане наполняли места общественных собраний мощной, порой опасной жизненной энергией. Кончено, даже в классических Афинах не всё было дозволено. Например, Сократ так далеко зашел в своих размышлениях о роли богов, что ему вынесли смертный приговор, обвинив в том, что он «не чтит богов, которых чтит город, и развращает юношество». Конфликт между свободой слова, общим пространством и гражданской философией с тех пор и определяет принципы градостроения.

По мере того как менялись философские концепции счастья, трансформировалось и городское пространство. Римляне, как и граждане Афин, были настолько привязаны к своему городу, что сам он стал настоящим духовным проектом. Гражданская гордость стимулировала героические достижения инженерной и архитектурной мысли — от акведуков, дорог и системы канализации до огромных храмов и базилик. В результате Рим оказался первым в мире мегаполисом с населением свыше 1 млн человек[26]. С расширением территории империи он становился всё богаче и помпезнее, а его жители постепенно начали поклоняться новой богине счастья. В 44 г. до н. э. Юлий Цезарь одобрил возведение храма в честь Фелициты, богини удовольствия, счастья и плодородия, недалеко от Курии Гостилия — строения на Римском форуме, где собирался Сенат. Историк Даррин Макмахон указывает, что изображение Фелициты начало появляться на римских монетах, на которых также чеканился профиль императора. Мощь государства и счастье в буквальном смысле преподносились как две стороны одной монеты.

Но когда встал вопрос о градостроительстве, римская элита пожелала возводить монументы во славу себя. Марсово поле, общественный район в Риме, со временем начало напоминать переполненную шкатулку с драгоценностями: его застроили величественными сооружениями, практически все они уходили вглубь, а передвигаться между ними было крайне затруднительно. В отличие от дорог, соединявших Рим с остальными частями империи, немногочисленные улочки на Марсовом поле были очень узкими. Ширина двух общественных дорог — Via Sacra и Via Nuova — едва достигала пяти метров. Император за императором втискивали в это пространство свой форум, еще больше предыдущего, но мало кто руководствовался при этом общим планом города. Архитектурные амбиции — и расходы — росли. В 106 г. н. э. после завоевания Дакии (область Трансильвании) император Траян был вынужден продать 50 тыс. пленников, чтобы оплатить строительство тридцатипятиметровой мраморной колонны с барельефами, изображающими эпизоды сражений.