Смертельный холод - Луиз Пенни

– Ну ты и болван. Рамен Дас был в Индии. А ли-бьен – это древняя восточная философия, передававшаяся в моем семействе из поколения в поколение.

– Учение древних китайских философов?

Если бы их отношения не затянулись, он бы даже удовольствие от этого получал. И потом, из этого можно было бы сделать неплохую историю и смешить людей. Долой тоску, которую он нагонял на людей своими разговорами. Он мог бы сделать из Си-Си настоящее посмешище.

Она раздраженно прищелкнула языком:

– Ты же знаешь, что моя семья из Франции. А у Франции долгая и благородная история колониальных завоеваний на Востоке.

– Ах да, Вьетнам.

– Именно. Моя семья работала на дипломатическом поприще и привезла с Востока древние духовные учения, включая и ли-бьен. Я тебе все это говорила. Ты что, не слушал? И кстати, я пишу об этом в книге. Ты что, не читал, что ли?

Си-Си швырнула в него книгой, он увернулся, но все же книга задела его руку.

– Да читал я твою долбаную книгу. Читал и перечитывал. – Ему с трудом удалось сдержаться и не назвать эту писанину кучей дерьма, какой она и была. – Я знаю эту историю. Твоя мать разрисовала шар ли-бьен, и это единственное, что у тебя осталось в память о ней.

– Не о ней, кретин. А обо всей моей семье, – прошипела она, как змея.

Солу хотелось ее позлить, но он понятия не имел, чем это может закончиться. Он вдруг уменьшился ростом до двух футов – ребенок, сжавшийся от страха при виде той, что загородила от него солнце, загородила весь свет. Он скорчился, увял, сгорбился. Ушел в себя. А снаружи оставался все тем же взрослым человеком, который стоял неподвижно и смотрел на нее. И спрашивал себя, откуда взялся такой монстр.

Си-Си хотела оторвать ему руку. Выковырять его выпуклые глаза из глазниц, сорвать кожу с его костей. Она чувствовала, как в груди у нее растут злоба и сила, излучаются из нее, как из нарождающейся звезды. Руки у нее горели от желания добраться до его сердца, разодрать вены на его шее, задушить. И она могла это сделать. Хотя он был крупнее и тяжелее, она могла это сделать. Она знала, что в такие минуты ее ничто не может остановить.

После ланча с вареной лососиной и gigot d’agneau[13]Клара и Мирна разделились – каждая собиралась делать покупки отдельно. Клара прежде всего отправилась на поиски Зигфрида Сассуна[14].

– Так ты в книжный? – спросила Мирна.

– Нет, конечно. Я хочу сделать прическу, – ответила Клара, думая о том, насколько же Мирна отстала от жизни.

– У Зигфрида Сассуна?

– Ну, не лично у него, но у кого-нибудь в его салоне.

– Или в его войсковой части. Насколько я понимаю, это ад, в котором гибнут молодость и смех.

Клара видела фотографии салонов Сассуна и подумала, что хотя описание Мирны и страдает излишним драматизмом, но от истины оно не так уж далеко, судя по надутым, несчастным женщинам на фотографиях.

Несколько часов спустя усталая, но счастливая Клара с трудом шла по рю Сент-Катерин, ухватив руками в варежках множество бечевочных ручек от пакетов, набитых подарками. Ее покупочный загул прошел замечательно. Питеру она нашла идеальный подарок, а всякие штучки поменьше – для семьи и друзей. Мирна была права. Джейн радовалась бы, глядя, как Клара тратит ее деньги. И Мирна тоже оказалась права (пусть и говорила загадочно) в том, что касается этого Сассуна.

– Колготки? Шоколадки «Херши»? – раздался у нее за спиной теплый певучий голос.

– Я как раз о тебе думаю, предательница. Отправила меня на неприветливые улицы Монреаля спрашивать у незнакомых людей, как мне найти Зигфрида Сассуна.

Мирна приложилась спиной к старому банковскому зданию и затряслась от смеха.

– Не знаю, расстраиваться ли мне или чувствовать облегчение оттого, что никто не знал, как я хотела, чтобы умерший поэт Первой мировой войны сделал мне прическу. Почему ты мне не сказала, что это не Зигфрид, а Видал?

После этих слов Клара тоже расхохоталась, уронив на тротуар свои пакеты.

– Выглядишь неплохо, – отсмеявшись, заметила Мирна, отступая назад и оглядывая Клару.

– Я же в шапочке, идиотка, – сказала Клара, и обе женщины снова рассмеялись, а Клара натянула свою вязаную шапочку с помпоном по самые уши.

В такой атмосфере трудно было не веселиться. Время приближалось к четырем часам, на календаре было 22 ноября, и солнце уже зашло. Теперь улицы Монреаля, всегда полные обаяния, были полны также и рождественскими огнями. Вся рю Сент-Катерин сверкала, гирлянды раскачивались под порывами ветра. Машины ползли медленно – наступил час пик. Пешеходы спешили по заснеженным тротуарам, иногда останавливались, чтобы взглянуть на витрину магазина.

Подруги двигались к пункту своего назначения – «Ожильви». К витрине. Клара за полквартала увидела ее сияние и волшебство, отражающееся на лицах детей, глазеющих на это волшебство. Холод отступил, толпы людей, еще мгновение назад толкающихся локтями и протискивающихся вперед, исчезли. Даже Мирна уменьшилась в размерах, когда Клара подошла к витрине. И вот она перед ней, мельница в лесу.

– Встретимся здесь, – прошептала Мирна, но ее подруга уже исчезла.

Исчезла в витрине. Протиснувшись сквозь кольцо стоящих вокруг детей, переступив через груду одежды на заснеженном тротуаре, попала прямо в идиллическую рождественскую сценку. Теперь она шла по деревянному мостику к медведице в деревянной мельнице.

– Подайте монетку. L’argent, s’il vous plaît?

В мир Клары проник звук – будто кто-то рыгнул рядом.

– Ой, мамочка! – вскрикнул ребенок, и Клара оторвала глаза от витрины и посмотрела вниз.

Груду одежды вырвало, и от блевотины на заскорузлом одеяле, в которое был завернут бродяга, поднимался парок. Или это была женщина? Этого Клара не знала, и ее это не интересовало. Она разозлилась: вот ведь ждала весь год, всю неделю, весь день – ждала этого момента, а какой-то подонок все изблевал. Дети заплакали, и волшебство прошло.

Клара отошла от витрины и огляделась в поисках Мирны. Но та, вероятно, вошла в магазин и уже стала свидетелем главного события. Сегодня в «Ожильви» их привлекла не только витрина. Их соседка по деревне и подруга Рут Зардо представляла свою последнюю книгу в книжном магазине, расположенном в подвале.

Обычно тоненькие поэтические сборники Рут раздавались забывчивой публике вслед за презентацией в бистро Трех Сосен. Но на сей раз случилось нечто поразительное. Эта старая, высохшая, исполненная горечи поэтесса из Трех Сосен удостоилась награды генерал-губернатора. Все аж рты пооткрывали от изумления. Но не потому, что она не заслужила этой премии. Клара знала, что Рут пишет поразительные стихи.