Худеющий - Стивен Кинг

Он был еще ужасно слаб, и сердце время от времени давалосбои, («Будто идешь и поскальзываешься на чем-то маслянистом», — подумал он),но оно исчезло. И теперь он точно понял, что имел в виду Лемке, когда говорил,что проклятье — живое существо, нечто вроде слепого младенца, который находилсявнутри него, питаясь им же. Пурпурфаргаде ансиктет. Оно ушло.

Теперь он явно ощущал, что пирог медленно пульсирует. Когдаон посмотрел на пирог, то отчетливо увидел, что корка едва заметно ритмичношевелится, а стандартная тарелочка из толстой фольги продолжала сохранятьтепло. Оно спит, подумал Билли, и его пробрала дрожь. Почувствовал, что словнобы несет спящего дьявола.

«Нова» стояла задними колесами на тротуаре, наклонившисьпередней часть к мостовой. Подфарники светились.

— Все закончено, — сказал Билли, открывая дверь дляпассажира рядом с водителем. — Все по…

Он чуть не сел, но застыл на месте. В вечерних сумеркахБилли едва не уселся на оторванную кисть руки своего друга. Она была сжата вкулак, из разорванной плоти сочилась кровь на обивку сиденья. Сжатая в кулаккисть была наполнена шариками от подшипника.

— Ты где? — Голос Хейди был раздраженным, испуганным,усталым. Билли не особенно удивился тому, что никаких чувств в нем этот голосне вызвал. Даже любопытства.

— Не имеет значения, — сказал он. — Я еду домой.

— Он узрел Свет! Благодарение Богу! Наконец он увидел свет!На какой аэродром приземлишься? Ла-Гардиа? Кеннеди? Я заеду за тобой.

— Я за рулем, — ответил Билли. Сделал паузу. — Я хочу, чтобыты позвонила Майку Хаустону, Хейди, и сказала ему, что ты передумала насчетвашего с ним договора.

— Насчет чего? Билли, что?.. — По изменению ее интонации онпонял: она точно знала, о чем идет речь, — испуганный тон ребенка, попавшегосяна краже конфеток. И вдруг его терпение иссякло.

— Невменяемое состояние, — сказал он. — Сошел с ума иопасен, короче говоря. Я уладил свою проблему и счастлив буду отправиться туда,куда вы решили меня поместить, — в клинику Глассмана, в санаторий длядушевнобольных, в дурдом, на акупунктуру. Но если меня легавые сцапают, когда явъеду в штат Коннектикут, и упрячут меня в дурдом Норуока, ты, Хейди, об этомочень сильно пожалеешь.

Она заплакала.

— Мы только делали то, что считали наилучшим для тебя,Билли. Когда-нибудь поймешь.

В голове зазвучал голос Лемке. «Не твоя ошибка… есть другиепричины… у тебя есть друзья». Отбросил прочь воспоминание, но мурашки успелипоползти по спине, рукам, даже по шее к лицу.

— Ты только… — Он замер, услышав теперь голос Джинелли. «Тытолько сними его. Сними. Уильям Халлек сказал, чтобы ты снял с него проклятье».

Рука. Кисть руки на сиденье. Широкий золотой перстень с алымкамнем — рубином, наверное. Темные тонкие волоски на нижних суставах. РукаДжинелли.

Билли с трудом проглотил, в горле щелкнуло.

— Ты только объяви эту бумагу аннулированной, теряющей силу,— сказал он.

— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она и сновапопыталась оправдываться. — Мы ведь… я только делала все ради… Билли, тыстановился таким худым и говорил такие безумные вещи…

— О'кей.

— Ты говоришь таким тоном, словно ненавидишь меня, — сказалаона и снова расплакалась.

— Не будь глупой, — сказал он, в общем-то, не отрицая. Голосего стал поспокойней. — Где Линда? Она дома?

— Нет, она опять уехала на несколько дней к Роде. Она…понимаешь, она расстроена очень всем этим.

«Еще бы», — подумал он. Она побывала прежде у Роды ивернулась домой. Знал, потому что сам говорил с ней по телефону. И вот сноватуда уехала. Что-то в словах Хейди навело на мысль о том, что на сей раз дочьпоехала по собственной воле. «Не узнала ли она, что ты и твой старый МайкХаустон работали сообща над тем, чтобы ее отца признали сумасшедшим? Не так ливсе произошло, Хейди?» Впрочем это не имело значения. Линда уехала — вот, чтобыло важно.

Взгляд его упал на пирог, который он положил на телевизор вномере мотеля в Норт-Ист Харборе. Корка медленно едва заметно пульсировалавверх и вниз, словно билось некое кошмарное сердце. Важно было, чтобы дочь неподходила близко к этой вещи. Это было опасно.

— Лучше пусть она там побудет, пока мы не утрясем нашипроблемы, — сказал он.

На другом конце провода Хейди громко всхлипывала. Биллиспросил, ее в чем дело.

— В тебе все дело. Ты говоришь так холодно.

— Ничего, разогреюсь, — ответил он. — Не беспокойся.

Какой-то момент она проглатывала свои всхлипывания, пытаясьовладеть собой. Он ждал, когда она успокоится, не испытывая нетерпения — лишьполное равнодушие. Ужас, который он испытал, обнаружив, что предмет, лежащий насиденье, рука Джинелли, был последней сильной эмоцией нынче вечером. Заисключением припадка безудержного смеха — несколько позднее, разумеется.

— Как ты выглядишь? — спросила она наконец.

— Пошло некоторое увеличение веса. Достигло ста двадцатидвух.

Она ахнула.

— На шесть фунтов меньше, чем в день твоего отъезда!

— На шесть фунтов больше, чем мой вчерашний вес, — спокойнозаметил он.

— Билли… я хочу, чтобы ты знал — мы все-все можем уладить,сможем понять друг друга, поверь. Самое главное, чтобы ты поправился, а потомуж все выясним. Если нужно, поговорим с кем ты захочешь, чтобы все былоначистоту. Я на все согласна. Ну просто мы… мы…

О, Боже, сейчас опять завоет, подумал он. Но был удивлен еесловами, сказанными вслед за тем. Они даже тронули его, и на какой-то миг онастала прежней Хейди, а он — прежним Биллом Халлеком. Даже мимолетно подивилсясвоей черствости.

— Я брошу курить, если хочешь, — сказала она.

Билли посмотрел на пирог на телевизоре. Корка медленноколыхалась вверх и вниз, вверх и вниз. Вспомнил, как темно было, когда старыйцыган надрезал ее ножом. Что за красные комки лежали внутри него? Клубника?Нечто живое? Подумал о собственной крови, которая стекала в пирог из раны.Подумал о Джинелли. Волна человеческой теплоты пропала.

— Лучше не бросай, — сказал он. — Когда бросаешь курить,становишься жирным.

Позднее он лежал на застеленной кровати, заложив ладони за головуи глядя в темноту. Было без четверти час ночи, но спать абсолютно не хотелось.Только теперь, во мраке, разрозненные воспоминания о том промежутке времени,который прошел между обнаружением оторванной руки Джинелли и его разговором потелефону с женой, улеглись в последовательности.