22 июня 1941: тайны больше нет - Арсен Беникович Мартиросян

и в ближайшее время развяжут ее. Нами не обнаружено в архивах КГБ СССР ни одного документа за первую половину 1941 года, который хоть в какой-либо степени вызывал сомнения в правдоподобности указанной информации.

Позволю себе высказать личное мнение, что, когда назревают критические ситуации, как это было с подготовкой гитлеровской агрессии против СССР, нельзя было, видимо, ограничиваться сообщениями в инстанции определенных сведений, поступающих по этому вопросу от источников из разных стран. Нужно было подготовить обобщающий документ с глубоким анализом всего фактического материала и соответствующими выводами, который мог бы явиться предметом специального рассмотрения руководящих органов страны.

П.М. Фитин рассказывал мне, что они такой документ подготовили, но нарком госбезопасности СССР не подписал его, заявив: “Там, “наверху”, лучше нас умеют анализировать”.

Следует прямо сказать, что руководство наркоматов госбезопасности и обороны СССР не сделало, на мой взгляд, полностью все для того, чтобы убедить Сталина и других руководителей страны в неизбежности близкого столкновения с немцами. Но главная вина в просчете с определением времени начала войны в том, что страна своевременно не была превращена в боевой лагерь, не была приведена в состояние полной боевой готовности, лежит на политическом руководстве СССР того периода». Это то, что опубликовал А.И. Байдаков.

Что в его повествовании примечательного и почему оное следует сразу отметить?

Во-первых, приведенное выше повествование, как, впрочем, и весь остальной текст этой статьи, написаны в характерном для журналистики той поры лубочно-лирическом стиле. Проще говоря, материал откровенно заказной, тем более что он был опубликован накануне Великого Дня Победы.

Во-вторых, из содержания приведенного выше текста невозможно понять, когда и при каких обстоятельствах давно покойный к моменту публикации этой статьи генерал-лейтенант органов госбезопасности П.М. Фитин сподобился откровенничать с неким А.И. Байдаковым, если учесть, что и поныне глубоко почитаемый всеми современными сотрудниками СВР РФ, а также лично автором настоящих строк генерал-лейтенант в отставке П.М. Фитин скончался еще 24 декабря 1971 года?! А до кончины П.М. Фитина А.И. Байдаков если и служил в разведке, то был слишком молод, чтобы быть допущенным к общению с бывшим начальником разведки сталинского периода. И это уже не говоря о том, что у прошедшего суровую школу разведки госбезопасности сталинского периода генерал-лейтенанта П.М. Фитина даже на пенсии не наблюдалось и тени намека на какую бы то ни было склонность так откровенничать. Круг его общения в период пребывания на пенсии был достаточно узок — в него входили его ближайшие соратники по работе, особенно в годы войны, — и войти в этот круг, да еще и получить пускай и устные, но откровения бывшего руководителя внешней разведки, тем более такие — это было практически нереально. Уж что-что, но держать язык за зубами он умел, как никто другой.

В-третьих, обращает на себя внимание странная, абсолютно не характерная для Сталина манера обращения к Фитину — «начальник разведки». У Сталина не было привычки так обращаться к людям, тем более занимавшим серьезные посты в государстве — как правило, он обращался к людям по фамилии с обязательным применением слова «товарищ». За весь период его правления лишь только два человека были удостоены с его стороны чести именоваться по имени и отчеству — Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников, а с 1944 г. еще и Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский. Остальные же именовались только по фамилии и, подчеркиваю, с обязательным использованием слова «товарищ».

В-четвертых, также обращает на себя внимание странная и также не характерная для Сталина манера держать вызванных им лиц у дверей своего кабинета. Соблюдая элементарный этикет того времени, вошедшие всегда проходили внутрь кабинета, практически до его середины, докладывали о том, что прибыли по вызову т. Сталина, который в свою очередь когда кратко и сухо, иногда даже просто кивком головы, когда за руку здоровался с вошедшими и далее начинался деловой разговор. В представленном же выше описании Сталин выставлен как невежливый и нетактичный руководитель, чего за ним никогда не наблюдалось, с порога отметающий и само понятие элементарной вежливости, и даже возможность доклада о прибытии явившихся к нему лиц. Да и, откровенно говоря, странно, что он с ходу обратился непосредственно к Фитину, хотя рядом стоял его непосредственный начальник, народный комиссар государственной безопасности СССР Всеволод Николаевич Меркулов. В таких случаях, когда руководитель ведомства приходил вместе со своим непосредственно связанным с темой вызова к Сталину подчиненным, Иосиф Виссарионович начинал разговор с общей фразы типа: «Что можете сказать по поводу представленной Вами информации?», после чего следовал вопрос: «Кто из Вас готов (может) дать пояснения?» — причем зачастую следовало уточнение, адресованное к главе того или иного ведомства: «Товарищ… что можете сказать по данному вопросу?» и только потом очередь доходила до подчиненного.

Так или примерно так происходило всегда. Это была традиционная манера поведения Сталина.

В-пятых, на грани откровенного провоцирования гомерического хохота неуместная своей запредельной неадекватностью фраза из приведенного отрывка — «Нами не обнаружено в архивах КГБ СССР ни одного документа за первую половину 1941 года, который хоть в какой-либо степени вызывал сомнения в правдоподобности указанной информации».

Хотел бы я посмотреть на того человека, пускай даже и сотрудника КГБ, сотрудника разведки, которому в 1989 г. позволили бы рыскать по всем архивам КГБ СССР в поисках информации хотя бы за первую половину 1941 г. Заявление подобного типа — умопомрачительная глупость, ибо сразу становится очевидной полная неосведомленность заявителя о порядке функционирования системы секретного делопроизводства, в том числе и порядка ведения секретных архивов КГБ СССР, включая и отдельный архив разведки. Не говоря уже о том, что не абсолютному дилетанту — а такое заявление мог сделать только дилетант, ибо разведка априори всегда сталкивается и с правдивой, и полуправдивой информацией, и с целенаправленной дезинформацией, и все это попадает на информационную кухню разведки, где и происходит отделение ценных зерен от плевел, и не знать этого может только дилетант — судить, пускай и в ретроспективе, о том, правдоподобна ли была разведывательная информация того периода, которой он, судя по всему, и в глаза-то не видел и не мог увидеть, ибо, вежливо говоря, чином не вышел, не говоря уже о том, что все пласты разведывательной информации того периода в 1989 г. были еще плотно засекречены и уж если что-то и предавали гласности, то только по особому распоряжению высшего руководства КГБ СССР, для чего еще нужно было найти особо убедительный повод, и к тому же сугубо в фармацевтических дозах, причем даже для особо доверенных лиц, в том числе даже и для своих,