Новый век начался с понедельника - Александр Омельянюк

Даже в своё время на свадьбе Платона и Ксении, на которой присутствовал друг родителей Ксюши Юрий Михайлович Лужков, руководивший тогда Мосгорагропромом, она, находясь под пристальным вниманием вдовца, не соизволила проявить и показать хоть какой-то интерес к нему, оправдавшись потом фразой:

– «Хоть Юрий Михайлович мне и понравился, и я бы, наверно, скорее всего, вышла бы за него замуж, но пусть он сам, первый, проявит себя. Я же всё-таки женщина!».

– «Дура, ты Настька, а не женщина! Под лежачий камень вода не течёт! Пойми, здесь совсем другой уровень! Я уверен, что у тебя было бы очень много конкуренток! У тебя, кроме твоей красоты, был в руках ещё и реальный шанс сблизится с ним на нашей свадьбе, а ты упустила его!» – отчитывал потом младшую сестру Платон.

Через год выяснилось, что у Юрия Михайловича уже есть на примете любимая женщина – Елена Батурина. Хоть и не такая красивая, как Анастасия, но зато молодая, здоровая, энергичная, смелая, честолюбивая реалистка без комплексов, жаждущая семьи и детей, сразу взявшая одинокого, свободного мужчину в оборот.

Так что Анастасии с её архаическими повадками, возрастом, здоровьем, да и характером, в итоге, как говорится, всё равно бы обломилось.

Зато Настасья Петровна через много лет после этого взяла у жизни реванш. Ни одно общественное или социальное благо не могло теперь проплыть, проскользнуть мимо неё.

Она всё обо всём этом знала и всем по-возможности пользовалась.

Настасья Петровна где-то разнюхала, а нюх на дармовщинку у неё был отменный, что какая-то организация оказывает пенсионерам и инвалидам безвозмездную материальную помощь в виде дорогих предметов домашнего обихода. И хотя Насте все её родственники и знакомые в один голос дудели, что это, скорее всего какая-то очередная обманка, ловушка, лохотрон, алчность Анастасии всё-таки заставила её позвонить и, о… чудо! получить безвозмездно стиральную и швейную машины, объяснив это потом Фомам-неверующим промыслом божьим!

Анастасия Петровна всегда пыталась, скорее по детской привычке, что-нибудь урвать и от брата. Например, взять с его дачи хоть какой-нибудь, даже не нужный ей, урожай, который она вполне потом могла сгноить в собственных домашних закромах.

В такие моменты она, возможно даже невольно, действовала по всем известному принципу: с паршивой овцы – то бишь, с неверующего брата – хоть шерсти клок.

Поэтому она с удовольствием, например, обирала и обдирала спиленные ветки облепихи для набора крошечного, чисто символического, урожая.

Но особенно Анастасия страдала чревоугодием. В гостях, задарма, она могла съесть что угодно, даже вредное для своего хронически больного желудка: солёности и копчёности, пряности и различные консервы, сладкое и жирное, жареное и пережаренное, и даже принять алкоголь.

Так, буквально за два месяца до этого разговора, в один из майских выходных дней, Анастасия без приглашения посетила квартиру своего отсутствовавшего на даче брата.

Не успев войти в дом, она проследовала на кухню и сразу, без спроса схватила у племянника Кеши один из трёх его бутербродов с сыром и кетчупом, составлявших традиционный воскресный завтрак школьника. И только надкусив его, она спросила разрешения.

Естественно Иннокентий не стал возражать против потери, уже осквернённого грязными руками и поганым ртом бесцеремонной тётки-богомолки, бутерброда.

А после первых посещений Анастасией дачи брата в тот год, Ксения поведала мужу о её новых чревоугодных фокусах и алчном поведении.

Оказывается, Настасья Петровна к постоянному своему традиционному кусочничеству и ублажению своей плоти, теперь ещё добавила и новые «калинарные изыски».

Она, например, наливала компот в кофе и ела конфеты после чистки зубов.

На комментарий Ксении, что это есть осуждаемое церковью чревоугодие, апологетка церкви как всегда попыталась лицемерно вывернуться и оправдаться, но на этот раз весьма опрометчиво:

– «А это не чревоугодие, а… сладострастие!».

– «Так оно ведь тоже осуждается церковью! А у неё это не чревоугодие, а чревоблудие!» – вмешался в рассказ Ксении Платон.

Возмущённый, он практически тут же сочинил по этому поводу стихотворение про сестру:

Тогда же, за разговором с женой, Платон вспомнил, как давно, во время показа Ксенией оставшихся от умершей матери вещей, Анастасия вся аж встрепенулась, глаза её до этого пребывавшие в печальной задумчивости вдруг заблестели, а томная поволока вмиг слетела с них.

Теперь казалось, что в них пляшут огоньки электронного калькулятора, молниеносно подсчитывающего возможную выгоду. Чуть ехидно-снисходительная улыбочка, коснувшаяся её губ, говорила о начавшемся внутри её головы процессе подведения логической и церковно-нравственной базы под ещё предстоящую, ещё не высказанную, ещё только зреющую и формирующуюся в сознании, алчную просьбу.

Алчность Анастасии Петровны Олыпиной (Кочет) всегда прикрывалась лицемерием и ханжеством, якобы, глубоко верующего человека. Все свои материальные притязания она с демагогической лёгкостью объясняла своей духовностью и промыслом божьим.

Словно бог выбрал лишь её одну для удовлетворения своих каждодневных неиссякаемых потребностей.

– «Да! Хорошо устроилась моя сестрица!» – прокомментировал Платон.

– «Чтобы она ни сделала, чтобы не сжулила или не выпросила – всё объяснит или оправдает божьей волей!» – продолжил он.

– «Да, ей палец в рот не клади! Оказывается, я её ещё плохо ранее знала. Но сейчас она мне раскрылась во всей красе!» – подытожила Ксения.

– «Как говорится, послал бог сестрицу! А ведь раньше она была нормальной! А потом всё: заболела…, свихнулась…, и уверовала!».

– «С верующими это часто бывает!» – согласилась с мужем Ксения.