Неугомонная - Уильям Бойд

Хамид, придя на урок, первым делом вручил мне конверт и сложенную вдвое листовку. В листовке содержалось объявление о проведении у Уэдхэм-колледжа демонстрации в знак протеста против официального визита сестры шаха Ирана, Ашраф. В конверте я обнаружила отпечатанное на копире приглашение на вечеринку на втором этаже паба «Капитан Блай», что на Коули-роуд, вечером в пятницу.

— А кто устраивает вечеринку? — спросила я.

— Я, — ответил Хамид. — Чтобы попрощаться. Я улетаю в Индонезию на следующий день.

В тот вечер, когда Йохен был уже в кровати, а Людгер и Ильза ушли в паб — они постоянно звали меня, а я всегда отказывалась — я позвонила детективу-констеблю Фробишеру.

— Мне звонила эта девушка, Ильза. Ей, скорее всего, дали мой номер по ошибке — она спрашивала кого-то по имени «Джеймс», я не знаю такого. Думаю, что звонок был из Лондона.

— Нет, она определенно в Оксфорде, мисс Гилмартин.

— Ох. — Я вздрогнула. — А что она такого совершила?

Последовала пауза.

— Мне не положено вам говорить, но она жила в пустующем доме в Тутинг-Бек. Мы думаем, что, возможно, она занималась торговлей наркотиками, но на нее жаловались за агрессивное попрошайничество. Попрошайничество с угрозами, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Ах, вот оно что. То есть она не какая-нибудь анархистка-террористка?

— С чего это вы взяли? — заинтересовался Фробишер.

— Да так, в голову пришло. Просто все эти статьи в газетах, вы понимаете.

— Да, конечно… Ну, лондонская полиция просто просила нас задержать ее. Да и нам не нужны подобные личности в Оксфорде, — добавил он с ноткой самодовольной тупости в голосе.

Я подумала: «Оксфорд полон всяких разных личностей, среди которых странных, ненормальных и неприятных — хоть отбавляй. Одной Ильзой больше, одной меньше — какая разница?»

— Я сообщу, если она снова позвонит, — сказала я почтительным тоном.

— Буду весьма благодарен, мисс Гилмартин.

Я положила трубку и подумала о худенькой, угрюмой и неряшливой Ильзе, попытавшись представить себе ее в роли агрессивной попрошайки. Уж не сделала ли я ошибку, позвонив Фробишеру — он оказался очень проницательным. И с чего это я упомянула про терроризм? Это было действительно грубым просчетом, очень глупым. Я-то полагала, что по неосторожности приютила у себя младшее поколение банды Баадер-Майнхоф, а оказалось, что это пара обыкновенных неприкаянных неудачников.

Демонстрацию у Уэдхэм-колледжа назначили на шесть часов вечера, когда сестра шаха должна была прибыть, чтобы начать церемонию открытия новой библиотеки, построенной на деньги шаха. Я забрала Йохена из садика, и мы сели на автобус, идущий в город. У нас еще оставалось время съесть пиццу и выпить колу в пиццерии на Сент-Майклс-стрит. Перекусив, мы, держась за руки, отправились по Броуд-стрит к Уэдхэму.

— А что такое демонстрация, мамочка?

— Мы будем протестовать. Протестовать против того, чтобы Оксфордский университет брал деньги у тирана и диктатора, которого зовут шах Ирана.

— Шах Ирана, — повторил он, наслаждаясь звучанием этих слов. — А Хамид там будет?

— Думаю, что обязательно.

— Он ведь тоже из Ирана? Правильно?

— Ах ты моя умница…

Я остановилась в изумлении: по обе стороны от входа в колледж стояло две группы людей общим числом около пятисот. Я ожидала увидеть обычную кучку левых и рядом с ними нескольких молодых бездельников, ищущих развлечения, а здесь был строй из нескольких десятков полицейских. Взявшись за руки, они держали под контролем вход в колледж, делая проход к нему как можно более свободным и широким. Другие полицейские стояли на улице, постоянно говоря что-то в свои портативные рации, нетерпеливо размахивая руками, приказывая машинам проезжать. У демонстрантов были плакаты с надписями «ДИКТАТОР, ПРЕДАТЕЛЬ, УБИЙЦА» и «ПОЗОР ОКСФОРДА, СТЫД ИРАНА». По команде человека в маске, державшего в руке мегафон, они скандировали что-то на фарси. И все же, как ни странно, настроение было праздничным — возможно потому, что стоял прекрасный теплый летний вечер, возможно потому, что это была благопристойная оксфордская демонстрация или, может быть, просто трудно быть по-настоящему возмущенным и революционным по поводу открытия новой библиотеки. Вокруг сплошные улыбки, смех, добродушное подшучивание — и все же это поразило меня: это была самая многолюдная политическая демонстрация из всех, которые я когда-либо видела в Оксфорде. Она напомнила мне гамбургскую юность, и я вспомнила Карла-Хайнца и все те яростные марши, в которых мы с ним участвовали. У меня немного испортилось настроение.

Я заметила Хамида рядом с другими иранцами, они скандировали вслед за человеком с мегафоном и трясли перстами в выразительном унисоне. Веселые английские студенты в военного образца куртках и кеффиях выглядели как актеры-любители. Для них этот протест был чем-то вроде внеклассного развлечения: ничего серьезного — этакое веселье под лучами вечернего солнца.

Я еще раз окинула взглядом толпу и взопревших в своей униформе полицейских, сдерживавших нерешительные натиски демонстрантов. Еще две дюжины блюстителей порядка шли по проезжей части от микроавтобусов, поставленных у Кебл-стрит. Сестра шаха должна была вот-вот прибыть. И тут я увидела Фробишера. Он стоял у невысокой стены с журналистами и фотокорреспондентами и щелкал камерой, направленной в толпу демонстрантов. Я быстро повернулась к нему спиной и почти вплотную столкнулась с Людгером и Ильзой.

— Привет, Руфь! — сказал Людгер, широко улыбнувшись. Было очевидно, что он рад встретить меня. — А, и Йохен здесь. Здорово! Держи яйцо.

У него и Ильзы было две упаковки яиц, и они раздавали их всем подряд.

Йохен осторожно взял одно яйцо.

— А что мне с ним делать? — спросил он напряженно. Малыш так и не проникся теплыми чувствами к Людгеру, несмотря на его бесконечную милую веселость, но ему нравилась Ильза. Я тоже взяла яйцо, чтобы подбодрить сына.

— Когда ты увидишь богатую леди, выходящую из лимузина, кидай в нее яйцо, — сказал Людгер.

— Зачем? — удивился Йохен. Полагаю, вообще-то, это был довольно разумный вопрос, но прежде, чем кто-либо дал ему вразумительный ответ, Хамид поднял мальчика и посадил к себе на плечи.

— Теперь тебе все будет видно, — сказал он.

Я подумала, не стоит ли изобразить из себя строгую мамашу, но решила не делать этого — в жизни никогда не рано начать рушить миф о всемогущей системе. «Какого черта, — подумала я, — контркультура сопротивляется смерти, и в любом случае для Йохена Гилмартина было бы неплохо бросить яйцо в персидскую принцессу». Пока Йохен осматривал сцену, сидя на плечах Хамила, я повернулась к Ильзе.

— Видишь фотографа в джинсовой куртке — у стены, вместе с остальными, с журналистами?

— Да, и что?

— Это полицейский. Он ищет тебя.