Галантные дамы - Пьер де Бурдей Брантом

Слышал я об одной знатной даме, весьма сведущей в любовных играх, которая, увидав однажды молодого дворянина с белоснежными руками, спросила у него, что он делает с ними, дабы сохранять кожу столь нежной и белой. Тот в шутку отвечал, что, когда только возможно, натирает их спермою. «Ну и не везет же мне! – воскликнула дама. – Вот уже шестьдесят лет, как я натираю ею одно место (которое беззастенчиво назвала своим именем), а оно все такое же черное, как и в первый день, притом что до сих пор омываю его спермою каждый божий день!»

Рассказывали мне о другой даме, которая уже в немолодых летах решила вторично выйти замуж и спросила на сей счет совета у врача, жалуясь ему, что, несмотря на вдовство, желание по-прежнему мучит ее и чрево требует своего; такого, по ее словам, не знала она даже во времена своего замужества, хотя они с мужем трудились в постели сколько было сил.

Врач, человек сговорчивый и добрый малый, желая угодить даме, посоветовал ей выходить замуж, тем самым ублаготворив свое чрево и, елико возможно, насытив его. Дама послушалась – и хорошо сделала, хотя и была перезрелой, как осеннее яблоко; завела себе мужа, а заодно и любовника, который любился с нею как за щедрую плату, так и за удовольствие, извлекаемое из объятий, ибо среди пожилых дам встречается немало умелиц, с коими спознаваться так же сладко, а то еще и слаще, нежели с молодыми, поскольку женщина, много пожившая на свете, куда лучше владеет любовным ремеслом и умеет расположить к себе мужчину.

Куртизанки Рима и Италии, достигшие зрелого возраста, любят вспоминать известную поговорку, гласящую, что «una gallina vecchia fa miglior brado ch’un altra»[38].

Гораций рассказывает об одной старухе, которая так неистовствовала при объятиях, так резво изворачивалась и подпрыгивала, что не только кровать под нею дрожала и тряслась, но и весь дом ходил ходуном. Вот так неуемная старица! Эдаких бойких дам латиняне звали subare a sue – «свинья» или «хавронья».

Об императоре Калигуле пишут, что он больше всех своих женщин любил Сезонию – не столько за красоту ее или цветущий возраст (она была уже в годах), сколько за безудержную похотливость и невиданное любовное умение, приобретенное со зрелостью; ни одна женщина, даже красивее и моложе ее, не могла сравниться с нею в постели. Когда Калигула отправлялся на войну, он обычно брал ее с собою, и она в мужской одежде скакала на коне бок о бок с ним; нередко он показывал ее своим друзьям совсем обнаженною и при них занимался с нею любовью, дабы похвастать ее бесконечной чувственностью на ложе.

Надобно заключить, что возраст не отнял у этой женщины ни красоты, ни сластолюбивых повадок; доказательство тому – страстная любовь к ней Калигулы. Однако же при всей этой любви он нередко, обнимая ее и лаская ей грудь, говаривал: «Вот красивая грудь, но в моей власти пронзить ее мечом». Увы, несчастную женщину постигла именно такая участь: меч центуриона рассек ей тело, а дочери ее размозжили голову об стену, заставив расплачиваться за злобный нрав отца.

Можно также прочесть историю о мачехе императора Каракаллы, Юлии, которая однажды случайно показалась пред ним наполовину обнаженною; Каракалла при виде ее воскликнул: «Ах, как бы я хотел эту женщину, коли мне было бы дозволено!» На что Юлия тут же ответила: «Отчего же нет – ведь вы император, вам и подобает самому творить законы, а не исполнять чужие!» Ободренный сими удачными словами и податливостью женщины, он тотчас заключил брак и соединился с нею.

Почти такой же ответ получил один из наших трех последних королей, коего я, разумеется, здесь не назову. Влюбившись в некую весьма красивую и любезную даму и намекнув ей на свои нежные чувства, он через несколько дней послал к ней ловкого и речистого дворянина, дабы тот разъяснил ей королевскую волю; дворянин этот (кстати, мой знакомый) доставил даме любовную записку короля и сам постарался на словах убедить ее явиться на свидание. Дама, которая была отнюдь не глупа, отговаривалась чем только могла, приводя множество убедительных причин отказа и не забыв, в частности, самую главную, а именно такую мелочь, как честь. Отчаявшись наконец уломать строптивицу, дворянин прямо спросил, какой же ответ передать королю. Дама на миг задумалась, потом от отчаяния у нее внезапно вырвались следующие слова: «Что сказать ему? А вот что: я знаю, что подобный отказ никогда не шел на пользу тому или той, что не уступали своим королям, которые чаще умеют приказывать и брать силою, нежели просить и убеждать!» Дворянин, вполне удовлетворенный полученным ответом, донес его королю, и тот, решив воспользоваться удобным случаем, сам отправился в комнату к даме, которая и уступила ему, не слишком сопротивляясь. Ответ ее, весьма находчивый, недаром раздразнил короля. Хотя, с другой стороны, не подобает играть словами столь дерзко, особливо имея дело с коронованной особою; впрочем, ежели дама сумеет повести себя умно и с должным почтением, большого зла в этом нет.

Возвращаясь к истории о Юлии, мачехе вышеназванного императора, скажу, что, уж верно, надо было быть последней из распутниц, чтобы взять в мужья и любить того, кто малое время назад убил у нее на груди ее родного сына: такую женщину иначе как презренною шлюхой не назовешь. Но ради великой чести стать императрицею чего только не забудешь! Юлия эта была страстно любима своим мужем и, хотя достигла уже зрелых лет, не утратила ни частицы красоты своей, коей всегда славилась так же, как и сговорчивостью; свидетельство тому – ее ответ императору, вознесший ее на вершину власти.

Филипп-Мария, третий герцог Миланский, женился вторым браком на Беатриче, вдове покойного Фачино Кане, когда та была довольно пожилой женщиной; однако она принесла в приданое четыреста тысяч экю, не считая недвижимого имущества и драгоценностей, которые сами по себе стоили целого состояния и приукрасили старость невесты; несмотря на почтенный возраст, она была заподозрена мужем в измене, и он приказал умертвить ее. Как видите, почтенный возраст не лишил ее охоты к любовным проказам, и чем более она занималась ими, тем более входила во вкус.

Констанция, королева Сицилии, почти всю свою жизнь, с самой юности, прожила в монастыре в девстве и непорочности и обратилась к мирской жизни в возрасте пятидесяти лет; будучи некрасивой и довольно поблекшей, она тем